Про девок :)

[УАЗтанк]

Ага, если найдется издатель, согласный это напечатать.
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Наших с карантина в лазарете оказалось еще трое, и все они припахивались санитаром на наведение порядка. Мне же очень приглянулось лежать на койке в прохладе и неге. Перемещаться в пространстве, не говоря о работе шваброй, с высокой температурой было очень утомительно. При наклоне моментально темнело в глазах, и в голове возникал пронзительный звон, раздирающий кости черепа до боли в глазах: накатывало ужасное состояние гниющего заживо. Я старался больше спать, мотивируя сонливое состояние высокой температурой: болезнь во сне переносилась легче.
А на улице жарило лето. Июль в этом году был очень знойным, жарища днем переваливала за тридцатник в тени. Каюсь, что без зазрения совести радовался лежанию на койке, пока карантин дрючили строевой на солнцепёке. Когда мимо лазарета с песней грохотали сапогами сослуживцы, изнывая в духоте, подленькая мыслишка грела душу: я тут, а они там. Ловить кайф в прохладе намного приятней, чем сдыхать на жаре. Так я постигал главный принцип выживания: умри ты сегодня, а я завтра.
Отужинав, выбрел в холл, усевшись перед телевизором. Там познакомился с земляком. Михаил, кудлатый парнишка с лицом полинезийского идола, вытесанным тупым колуном из векового дуба, оказался с моего города, с улицы центральной, идущей вдоль вала вверх от главной площади. Он сразу же взял быка за рога, зазвав к себе в автобат. Предложил стать личным духом на его машине. Похвастался, что скоро ему дадут новый автомобиль возить кого-то из штабного начальства, расхваливал будущее житие, петухом пел гамбургским. Что-то подозрительным мне он показался. И мутным. На блатного Миха не тянул, языком трещал, как швейная машинка, добивающая план в конце квартала. Возражать ему не стал: в автороту хочу распределиться, мало ли кем там мой знакомец подвизался. Покивал ему согласно для приличия и смылся, сославшись на приём лекарств.
Тут меня сосед по палате, из мадавох который, выщемил:
- О чём ты у телека с автобатовским шептался?
- Да так, земляка вот встретил.
- Херовый у тебя земляк, - огорошил, как дубиной между глаз дал.
- А что так? С виду вроде ничего, только не по делу языком треплет много.
- Да чмошник это, историю его все у нас знают: грохнул машину ротного об стену, когда тот попросил её помыть, - с охотой разъяснил Иван. – А когда летёха потребовал возместить ущерб, приехала мамаша к командиру части с жалобой. Капитанские звездочки, как фанера над Парижем, мимо ротного пролетели. С его молчаливого согласия в роте ушлёпка гнобить почем зря стали. И задрочили бы, как пить дать, так мать придурка вновь до верхов дошла. Теперь его не трогают, теперь он вечный дух, в парадке с пластмассовыми пуговицами ходит и на параше спит.
Во, блин, думаю, только обрадовался новому человеку, и чуть из-за него не попал чмыри. Действительно, нахер, нахер земляка такого.
Ем, сплю, температурю. Градусы на теле ещё выше рабочих тридцати семи с половиной, по лечебным нормам режим постельный, к наведению порядка не привлекаюсь. Отписал домой письмишко, чтобы не беспокоились по поводу моего пребывания в лазарете. Вечером с Ваней сочиняю неприличные стишки, да травлю байки до жвака-галса про всякую всячину. Даже в вовановых глазах, обычно мертвых, как у снулой рыбы, к повествованиям моим проявляется интерес.
На днях имел долгую познавательную беседу с начмедом. Капитан медицинской службы, незлобивый развитой человек, благоволил к солдатам с образованием, а институтское было у него в особенном почете. Поговорили с военврачом за жизнь, много занимательного он поведал. Узнал, что с ВУЗом за плечами в части было двое: я да какой-то парень из уставной второй роты. Я, конечно же, натрепал ему про свой пароход. Красочно поданные подробности о закадровой жизни государственной элиты ещё никого не оставляли равнодушными, медик тоже заинтересовался этим этапом моей студенческой жизни. С особым тщанием расспрашивал и охеревал от услышанного. Небольшая разница в возрасте да природный такт военврача уменьшили дистанцию в общении, и разговор наш плавно перешёл на баб…
Жизнь моя течет неспешно. Обилие вкусной еды шока уже не вызывает. Телевизор надоел. Из чтива натолкнулся на клондайк из журналов «Вокруг света» советских выпусков, невесть как попавших в лазарет. И с головой погрузился в описание побед человеческой воли над стихией. На глаза попались очерки занимательных путешествий забугорного хлыща по имени Тур Хеердал. Он неоднократно пересекал океанские просторы на доисторических плавсредствах Древнего Египта. Начал с похода на бальсовом плоту «Кон-Тики», а продолжил тему на папирусной лодке «Ра». Узнал, наконец-таки, из первоисточника, как на «Ра» в качестве судового эскулапа подвизался молодой тогда Сенкевич. Вот почему он, медик по образованию, вел при Союзе телепередачу «Клуб путешественников». На лицо показательная реализация одного из лозунгов советской эпохи: каждая кухарка должна уметь управлять государством. А кто в то время учил руководящих бездарей теории управления? Правильно – никто. Не из-за этого ли рассыпался некогда могучий Советский Союз?
…Разбудило меня шебуршание возле обеденного стола. Мои соседи увлеченно мочили обрывки бинтов в кружке с водой, интенсивно их размешивая. Увидев, что я не сплю, Ваня попросил надрать листков из лежащей на подоконнике книжки, и каждый плотно скрутить. Я вошкался с макулатурой, а Вован, черпнув ложкой раствор из кружки, придавил её черенок к столу возле окошка. Его помощник, взяв у меня туго свернутый листок, запалил и, держа вертикально, начал подогревать содержимое ложки. Плотная трубочка горела медленно, давая ощутимый жар без копоти. Запах жженой бумаги тут же вытягивало в приоткрытую фрамугу. Тем, что осталось от выпаривания, Вован зарядил одноразовый шприц, и, мазнув по мне с Ваней тяжёлым взглядом, уединился в уголке возле своей кровати. Понимающе кивнув на красноречивый жест Вани, не задавая лишних вопросов, забрался под простынку и добросовестно уснул. А Вован ночью словил приход…
Во время утреннего обхода жизнерадостный военврач, взглянув на температурный лист, меня порадовал:
- О-о, больной пошел на поправку, денька через три мы тебя выпишем. А пока я скажу Кариму, чтобы пристроил тебя истории болезней писать. Медсестёр у меня не хватает, самому некогда, а Карим, балбес этакий, там всё запутал. Ты в институте учился, грамотный, быстро с бумажками разберёшься.
Ага, думаю, если всё пучком пойдет, то в больничной писанине корячится реальная возможность пристроится на службу в лазарете. Попасть сразу на блатное место и до дембеля на нём дотянуть - сокровенная мечта любого нормального духа.
Дошли до меня из карантина вести, что Лёха, земеля мой, с кем хотел я упросить командиров распределить нас в одну роту, свинтил из части. Находясь под впечатлением ухода из жизни автобатовского защеканца, написал он письмо на хату матушке про ужасные реалии армейского бытия, присовокупив, для усиления эффекта, случай с искалеченным залетчиком из первой роты. Родители его, напугавшись за судьбу любимого дитяти, дошли до Генералова – командира части – и организовали перевод поближе к дому. Убыл Алексей к новому месту службы в Княжево. И даже не зашел попрощаться. Перед дембелем своим заезжал его навестить. Служить ему оставалось тогда больше года. И после разошлись мы навсегда в бурных водах океана, имя которому жизнь.

И еще добавил пропущенное в конце этого поста
http://www.4x4drive.ru/board/viewtopic.php?p=55782#55782

…Просыпаюсь от возни возле тумбочки дневального. Меня колотит мелкий озноб. В голове звонкими молоточками частит горячечный пульс, кожу покрыла холодная испарина. За окном синеет предрассветное небо. В казарме душно, в раскрытые окна едва доносится прохладное дуновение ветерка.
Несколько минут с креста слышен топот и приглушенный говор. По взлетке торопливо снуют призрачные тени. Потом волокут из сортира что-то тяжёлое и, матерясь, уходят из казармы. В открытое окно громко скрипят по песку тяжелые шаги, удаляясь в сторону санчасти.
Долго ворочался, пытаясь уснуть, и, когда в казарме перестали вошкаться, поплелся к титану попить водички. У тумбочки ползал дневальный с разбитым лицом и тряпкой стирал с линолеума кровавые подтеки. Кровь повсюду, блестит на расщепленной мебели, на покосившихся стендах, темными брызгами пятнает светлые стены. Заглядываю в умывальник и… нихера себе! Фаянсовые рукомойники скособочены, расколотое вдребезги зеркало валяется на полу, кафель вокруг в багровых мазках и пятнах. Возле гальюнной стены маслянисто кровавится огромная лужа, широким, подсыхающим волоком растекаясь к входному проему. Интересно, тот, кого здесь размазали, живой остался?
С ужасом в душе засыпаю, в воспаленном мозгу пульсирует настойчивая, сладкая до дрожи мысль: если попаду в первую роту, сбегу из неё сразу же, покуда цел…
Ночь провел в бредовых метаниях. Меня колотил сильный озноб, душил сухой, рвущий легкие кашель. С каждым часом мне становилось все хуже и хуже. Надо бы утром к докторам доползти…
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

На подносах с едой появились чайные ложки и вилки. Качество еды поднялось заметно даже для избалованных вкусностями ртов жителей санчасти. Всё это верные признаки нагрянувшей очередной проверки. На этот раз часть трясли следователи из военной прокуратуры. Зашуганные офицеры оставались в ротах на положенные уставом ночные дежурства. Старослужащие притаились, неуставной мордобой сошел на нет. Духи желали повсеместно, чтобы счастье, пришедшее с прокурорскою проверкой, длилось нескончаемо.
Жизнь моя лазаретная вышла на новый виток армейской службы. Сидел в приемном боксе за тряпичной ширмой, корпел над историями болезней, борясь со сном. Заполнив очередной листок, упирался виском в ладонь - тогда на морде не оставалось пролежней - и сдавался на милость войскам Морфея. Мозг, пребывая в дремотной неге, отключался…. Остановись мгновение, как я хочу, чтоб ты тянулось вечно…
В санчасти появился новенький - неудачливый самоходчик из первой роты, покалеченный Большим. Загипсованный посылательный палец правой руки вызывающе торчал в неприличном жесте, указывая окружающим место их предназначения. Под халатом желтела йодная дезинфекция стянутых скобками ран. Синюшное лицо, распухшее, как у утопленника, залепленное пластырем, настороженно взирало на мир через смотровые щели глаз. Сложная конструкция из хирургической стали поддерживала сломанную челюсть. Жевать он не мог, сосал лишь специально приготовленное жидкое хлёбово. Жуткое зрелище, смотреть на которое поначалу сползалось все ходячее население лазарета.
После ужина играли с Ваней в армейские шашки. На доске, с разных сторон, расставили ровные шеренги, черный фронт напротив белого. По жеребьевке «камень, ножницы, бумага» начали боевые действия, щелчком по своим шашкам выбивая из рядов противника. За увлекательной игрой скоротали время до отбоя.
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Ночью Вовану стало плохо. Накрыло его капитально, скрутив жестокой болью в тугой узел. Дыхание с хрипом клекотало в его груди, глаза закатились, на закушенной губе дрожала капелька крови. От его вида мне стало жутко, я растерялся, не зная, что предпринять. Ваня же рванул за дежурной медсестрой. Она быстро прибежала, вкатила страдальцу обезболивающий укол и поставила капельницу. Следы от иголок на его венах обеих рук образовывали хорошо различимые дорожки.
- У Вована приступы иногда каждый день бывают, по нескольку раз подряд, - пояснил мне Ваня и тихонечко добавил. – Рак у него. Доктора говорят, что протянет он не больше полугода.
Узнал позже, что вованов недуг проморгали, обнаружив в поздней стадии, лечиться было уже поздно: метастазы скоропостижно распространились по телу, разъедая плоть. В госпиталь Вована переводить не стали, он в санчасти ждал оформления бумаг на комиссию: в верхах решили, раз не жилец, пусть увольняется умирать на гражданку. А пока гарнизонная медицинская машина, натужно скрипя членами, раскручивала бюрократический процесс, страдалец медленно доходил в лазарете и в борьбе с бедой пускал по вене.
Всё утро провёл как во сне, находясь под впечатлением ночного случая. Блин, вот так ходи по врачам, жалуйся на недомогания, а верный диагноз поставят после того, как протянешь ноги. При вскрытии…
После тихого часа по графику помывки тел выпала моя очередь. Запертый Каримом в лазаретовкой бане, представлявшей собой обычную ванну, врубил душ и, полчаса никем не тревожимый, нежился под колючими струями горячей воды. Намыливался, взбивая густую пену, смывал грязь, раз, за разом повторяя процесс. Отвел душу, отмывшись так, что от чистоты заскрипела кожа.
Завтра день знаменательный. Будем присягать Родине в защите её рубежей и народа. И распределяться по ротам. Сегодня в карантин приходили ротные и разбирали себе бойцов. Обидно, но блатное место в санчасти едет мимо, я заочно определён во вторую боевую роту, хотя в КИП негоден. Рота уставная: днем рядовой состав гнут шакалы с сержантами, а по ночам старые правят беспредел; духам вешаться полюбасу. Решил, что там мне делать нечего. Из ординаторской позвонил домой с просьбой привезти на присягу мои права. Попытаюсь перевестись в автобат.
Полночи, лёжа без сна на койке, гонял гусей. Меньше, чем через сутки, стану военнослужащим Российской Армии, вольюсь в её стройные ряды полноправным членом. С новыми сослуживцами год придется жить под одной крышей. Кем там стану? Куда судьба моя свернет на крутых виражах армейской жизни?..
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Присяга
«За честь и за славу!»- клянется солдат.
А если сбежит – забьют в каземат.


Солдаты Российской армии во время службы в совершенстве овладевают боевой техникой, учатся грамотному применению оружия против врагов нашей Родины. Есть в наших войсках элита Вооруженных сил - десантники. Они, свирепы как стадо львов, громят противника кинжальным огнем автоматов, режут ножами, рубят саперными лопатками, в рукопашном бою гнобят табуретками по черепам, давят голыми руками. И еще есть в наших войсках стройбат. Эти звери: им автоматов не дают, доверяют только саперные лопатки. А самые страшные войска – пожарные. Им оружия не дают совсем: ни автоматов, ни штык-ножей, ни саперных лопаток. И пожарные совсем не стреляют, даже положенные в других войсках десять патронов на присягу. Автомат, естественно разряженный, пожарные держат за время службы всего один раз – во время клятвы Родине защищать ее до последнего вздоха.
В ротах аврал. Чистится все, что может чиститься. Красят окрестности, не жалея краски. В воздухе висит подметаемая пыль и ядреный руководящий мат. Солдаты шуршат, офицеры командуют, старослужащие коллективно забивают на всё.
В карантине полным ходом идет подготовка к ответственной церемонии. Будущие воины зубрят текст торжественной клятвы, подновляют линейку возле спортгородка. До изнеможения гоняют их сержанты на плацу, отрабатывая строевой шаг и повороты. По три часа в день тратят молодые на теоретические и практические занятия. И маршируют, маршируют, оттачивая исполнение строевой песни.
И вот, он, знаменательный день, настал. Вопреки ожиданиям, меня не выписали. Остался я в лазарете один со всего карантина, остальные болящие успели поправиться, и присягали теперь на верность Отечеству. У них впереди торжественная часть, встреча с родными, первое увольнение в город. Мне завидно…
Завтрак прошёл, как обычно. Омлет, чай, хлеб с маслом. Больные принимают лекарства. Утро как утро, никакого праздничного настроения в санчасти не наблюдается.
Сметелив пайку, завис в приёмном отделении, прилипнув к раскрытому окну. Через кусты взору открывался кусочек синего неба и узкий сектор дорожки перед плацем. В части оживлённо, среди военной формы мелькают гражданские одежды. Яркие цветки девичьих платьев возбуждают нездоровый интерес солдат, видно, как проходящие воины с вожделением пялятся на выдающиеся из них женские прелести.
Движение, усилившись, достигло апогея, и, как по мановению волшебной палочки, прекратилось. Забуцкали тамбурины, завыли гнусаво духовые трубы, звонко раскатилась медь оркестровых тарелок. Под грохот барабанов мимо окон строем протопали сослуживцы, облаченные в парадки с нелепыми беретами на головах, громко горланившие строевую песню. Торжественный шум сместился в сторону спортгородка, локализовавшись там. Эхо доносило обрывки офицерских речей и ответный лай солдатских глоток. Присяга шла полным ходом.
Завалившись на койку – соседи куда-то свинтили, – в одиночестве предался меланхолии. И, незаметно для себя смежил веки…
Что-то настойчиво мешало спать, блестело в закрытые глаза, било по глазным нервам. Вылупив зенки, завертел по сторонам расширившимися зрачками: койку жизнерадостно лизали ярко красные языки огня, жарким теплом лаская обнаженный торс. Я в окно - там решетка, рванулся к двери - там пламя выжгло в полу пропасть, на выход не пробиться. И тут койка, заскрипев, накренилась и заскользила в огненный ад, туда, где мечется и клокочет дымная лава. Сжавшимся нутром ощутив легкость падения, дернулся вверх, к свету, к воздуху, к жизни, и…
…проснулся. Сердце трепыхалось в груди обезглавленной птахой. Солнышко сквозь точащие в окошке ветки стробоскопом било в глаза, рождая под прикрытыми веками багровые вспышки. Легкое дуновение ветерка из открытой фрамуги нежным теплом струилось в палате. Бездумно лёжа на кровати, потихоньку пришёл в себя. И тут меня дёрнули на свиданку.
Сказать мягко, что родных шокировал мой вид – ничего не сказать. Они выпали в осадок от явления бравого госпитального вояки: на плечах застиранный халат, ноги в больничных тапочках, рожа типичного бича довольно лоснится из-под ершика отрастающих волос.
Подруга повисла на шее и не разжимала рук до самого ухода. Брат на память щелкнул фотоаппаратом, но снимка при недостаточном освещении без вспышки не получилось. Матушка вручила скромную передачу. Получил заказанные долгоиграющие карамельки «Взлётная», ванильные сухари к чаю и дары огорода: молодую морковку, зеленый лук, редиску и прочий силос. Поговорил с родителями, поведал о своем желании перевестись в автобат: с дипломом судового меха да с правами мне прямая дорога в командиры бокса. Под неторопливую беседу точил привезённые бутерброды с сырокопченой колбасой, прямо из банки пил сгущенку.
Тут же, в коридоре, под нос сунули папку с бумажками, документально заверяющими мою верность стоять на страже Родины. Подмахнул в указанном месте. Всё, обратной дороги нет, теперь я настоящий солдат, официально принявший присягу. Если сбегу из части, то буду нести бремя полноценной уголовной ответственности. Вплоть до тюремного наказания.
Всё хорошее рано или поздно заканчивается. С горечью на душе распрощался с дорогими мне людьми и долго смотрел им вслед. Тяжесть расставания давит грудь, к горлу подступил комок, в глазах тоска. Когда же я их теперь увижу…
После ужина в палату завалились мои соседи. Вован припёр батон колбасы и пакет разнокалиберных консервных банок. Ваня вывалил на стол пригоршню шоколадных конфет, увенчав кучку пластиковой бутылкой газированной воды и банкой венгерских маринованных огурчиков. Добавив к продуктовому набору свою передачку, я с Ваней соорудил богатый праздничный стол.
Суета торжественного дня достигла апогея после отбоя. Поглощенная в большом количестве кондитерско-копчёная пища отрыгнулась лазаретным жителям всеношным бдением. На очки бегала вся санчасть, временами в молитвенном экстазе выстраиваясь перед занятыми унитазами в пританцовывающую очередь. Пулемётные трели отходящих газов рвали ночную тишину палат, пушечным эхом из гальюна вторили им сидящие на горшках. Небывалый ажиотаж охватил всех. Ночь напролет по коридору, мешая спать, шлепали тапками желающие облегчиться. И срали, срали, срали…
Утром получил из каптерки одежду. Тепло попрощавшись с коллегами по больничным койкам, пришёл в карантин. Там уже суетились покупателя из рот, отбирая своих подопечных. Меня быстренько определили к моим однополчанам из второй роты. Нашим командиром был высокий старший сержант с незлым и угрюмым лицом. Сверившись со списком, он выстроил нас колонной по двое и повел к месту будущей службы…
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Наряд по столовой
Духа дембель матом кроет,
Зубы белые круша,
И, как волк, опять завоет
Духа бедная душа.

Идем за сержантом по лесенке вверх. Поднимаемся все выше и выше. Вот уже четвертый этаж миновали. Мать вашу, вторая рота живет на пятом! Это как седьмой этаж стандартного жилого дома. И лифта нет! По лесенкам ножками каждый день по многу раз придется вверх-вниз бегать. Попали…
Построили нас возле тумбочки. В этом месте сходятся двери основных казарменных помещений: ротной канцелярии, каптерки, оружейки, сушилки и самого расположения с одноэтажными койками. Называется это место крестом за схожесть в плане с данной фигурой.
Перед нами утвердился на коротеньких ножках пухлый коротышка со старлейскими погонами на плечах. Пронзительно всматриваясь в лица, оглядел он молодое пополнение и, округло выговаривая слова, представился. Фамилия нашего ротного оказалась несколько странной на слух - Плутик. Толкнув краткую приветственную речь, он объявил, что наша рота сегодня идет в наряд по столовой. А так как по плану сейчас в караулах идет смена личного состава, то придется наряд тянуть нам, вновь прибывшим. Получив в каптерке вещмешки, покидали туда свое барахло. По приказу ротного переоделись в синие подменки, оставив комки с вещмешками на хранение каптеру.
По фильмам и художественной литературе я представлял наряд по столовой в виде патриархальной чистки картофеля. В натуре все оказалось намного сложнее.
Столовка изначально была рассчитана на обеспечение горячей едой нескольких тысяч человек. Сейчас на довольствии осталось совсем немного - чуть больше полутора тысяч рядового состава и курсантов. Чтобы всех накормить, одной только картошки за день наряду надо было очистить полтонны. Плюс мясо, рыба, овощи.
Я попал в овощерезку на агрегат по чистке картофеля. Дочищал в числе таких же неудачников оставшиеся на клубнях глазки и непережеванную железной утробой шкурку.
Через дверь в желтоватом свете ярких ламп жарко блестит разделочный стол. На нем потный, в заляпанном белом фартуке, огромным тесаком разваливает капустные головы. Рядом коренастый, в сбившемся на затылок поварском колпаке, тяпкой шинкует овощи в цинковом корыте. Резонируя, наши уши терзают попеременные удары «туп-дуп» и рабочий шум готовочных цехов. Какофония звуков синхронно разламывает мозги в черепных коробках. Откуда-то из недр столовой раздаются звенящие удары и басовитые выкрики:
- Вратарь, бля! Протасов, сука! Хлеба, масла давай!
В скрюченной позе ломит спину, от монотонной работы с ножом время потеряло реальность. Однообразие адского бытия прервалось появлением прыщеватого поварского в грязном халате, наброшенного поверх афганки. Вращающиеся безумные глаза украшали свежие симметричные синяки на скулах, над разбитой губой чернела засохшая кровь. Под его руководством потащили чаны с начищенным картофелем в горячий цех к электрическим скороваркам. В одной из них булькала под крышкой вонючая баланда, в другую совком забрасывали рассыпавшийся по полу горох.
Поварскому, приведшему нашу ватагу, веслом, которым в котле еду мешают, заехали в живот и, скрючившегося в приступе жестокой боли, ударом в жопу сбили с ног. Щекастый недоросток в расстегнутой до пупа афганке зареготал, и, хекая, замолотил сапогом в скулящее на полу тело, стараясь стукнуть побольней. Вокруг молчаливо засуетились серые тени в грязных, засаленных халатах, вжимаясь в стены и стараясь не попадаться под горячую ногу экзекутора. Мои сослуживцы старательно отводят взгляд, я стою в глубоком оцепенении, глядя на творящийся беспредел. Блин, за что же беднягу так?
Возвращаюсь к действительности от сильного пинка в ногу. Повара гонят нас за овощами, густой мат висит в воздухе. Никому не хочется валяться на каменных плитах, корчась под ударами кирзачей: грохоча сапогами, рвемся прочь из варочной.
И все понеслось по новой: чистка глазков с кожурой, мойка свежих овощей, и перенос всего, что можно таскать. Парами носили мешки с картошкой в овощерезку, на хоздвор в помойку – бачки с крахмальной чешурой из картофельного комбайна и жидкими отходами. Пыхтя, таскаем разную хренотень по помещениям. Волочимся по двое с грузом взад-вперед, сапогами иноходью по полу - «туп-туп». Как в детской присказке: «кони бегают по кругу». А нам не до смеху, замотались донельзя, взопрели все. Даром, что вентиляция гудит. Жарища снаружи, а внутри горячие цеха температуру добавляют.
С Сашкой Зайцем выперли на улицу очередную партию помоев. Заяц тощий и мелкий, силенок у него кот наплакал. Худая шея пестиком трепыхается в ступе воротника, стриженная голова с пушком белесых волос мотается в такт шагам. Кепка болтается на хрящеватых ушах и норовит сползти на нос. Изогнувшись от напряжения, двумя руками он вцепился в ручку бачка, я держусь рукой за ручку с другой стороны. Ёмкость постоянно кренится в сашкину сторону, выплескивая пахучую жижу на асфальт и его сапоги.
Не сговариваясь, останавливаемся на отдых возле неприметной дверки в бетонном заборе.
- Тяжелый, сука, - Заяц зло пинает бачок и со вкусом закуривает «Приму».
Стою прикрыв глаза, с блаженством подставляя лицо солнцу. Обострившийся слух улавливает из-за стены шаркающие звуки и чьё-то натужное пыхтенье. Вдруг вздрагиваю от резкого окрика:
- Э-э, бля, тащи слоника и гирю пудовую! - и тише, чуть разборчиво из-за стены. – Щас тебе, чушкан, две гири за плечи вхуячу.
- Ё-моё! – Сашка испуганно толкает меня в плечо. – Бежим отсюда быстрей.
Ничего не понимаю, недоуменно глядя на его побледневшее лицо.
- Губа это, блин! – он хватается за ручку бачка и уже на ходу объясняет. – Когда ты закосил в санчасти, сержант нас губой стращал. Рассказывал, как там залетчиков дрочат. Они во дворике в шинели и шапке, с гирей в вещмешке за плечами гусиным шагом строем по жаре ходят. А самым бурым делают слоника: на морду им противогаз натягивают.
Понятно, почему дверь мне знакомой показалась: у нас в городской тюряге такие же, с кормушкой-дверкой на уровне глаз. Вот уж, думаю, хрен вам по самые гланды, губари грёбанные, не буду я у вас сидеть! Не дождетесь!
Время в овощерезке тянется и тянется, как воздушный шарик при надувании. Самолетным гулом пролетел солдатский обед, заглушая временами вой картофельного комбайна. Во вторую смену тихой сапой отобедали курсанты. А мы работали, работали, ковыряя ненавистные глазки. Наконец гора овощей, предназначенных на ужин, перетащена к скороваркам.
Организованно отправились в моечную обедать. Там ждала нас царская еда. На столе для мытой посуды было составлено нетронутое курсантами. Миски бугрились мясом в томатной подливке, степенно возвышались бачки с гороховым супом и картофельным пюре. Рядом громоздился большой чайник с компотом. Вавилонская башня нарезанной черняшки притулилась на подносе возле стены. Настоящий шведский стол: подходи с ложкой и ешь, сколько влезет. Недолго думая, набросились на еду. Я урвал себе тарелку с мясом и схряпал все без остатка. Опоздавшие давились остывшим супом и голой картошкой. Они на собственной шкуре испытали основной закон общественного проживания: в большой семье хавлом не щелкай.
Через раздачу был виден стол, за которым сидела четверка сержантов – наши надсмотрщики и помдеж по столовой. Они ложками черпали дымящееся мясо из наполненного до краев бачка, попивали горячий чаек. Блестела стеклом трехлитровая банка с пупырчатыми маринованными огурцами. На подносе лежала горка белого хлеба, в синей тарелке вкусно желтели кругляшки сливочного масла. К чайнику приткнулась кружка, с верхом насыпанная сахарным песком.
Пушным северным зверьком подкралась сытость. Решил немного отдохнуть, задвинув на работы. Тихонько смотался в коридор к хлеборезке и завис там, облокотившись на фанерный барьер. Из-за закрытой двери вкусно пахло ржаными буханками, в руках хлебореза звонко щелкали порционные щипцы, выдавливая по тарелкам кругляши сливочного масла. Суета осталась где-то там вдалеке, звуки приглушенным прибоем вгоняли в сонливое состояние…
- Э, душара! Съебнул нах! – резкий окрик вынес сознание из дремотной неги в реальный мир.
Возле хлеборезки, набычившись, с носка на носок качался высокий старший сержант Гуязов из наших надсмотрщиков.
И снова овощерезка. Уборка картофельной чешуры, овощных обрезков, мойка полов и агрегата. За суетой реактивной эскадрой пролетел ужин. После курсантов, которые на старших курсах почти все жили в не казарме, снова осталась нетронутая еда. Памятуя обеденный инцидент с опоздавшими, наряд без напоминаний набросился на съестное. Мяса и масла на этот раз хватило всем.
Сытый, блаженствуя, заныкался в горячем цеху возле остывающих котлов. Привалившись спиной к теплому железу, расслабил ноющие мышцы и незаметно для себя задремал. Снилась мне какая-то томная гражданская дребедень с бабами…
Мощный пинок под ребра взрывом тринитротолуола вывалил молекулы моего тела из дремы на твердый холодный пол. Блин, опять нарвался на Гуязова. Сержант-надсмотрщик успел наставить мне синяков на боках и заднице, пока я собирал мысли, раскатившиеся по камню, и раскладывал туловище в вертикальное положение.
- Чушкарь очкастый, хули ты тут на массу давишь? Не высыпаешься? - сержант китайским болванчиком качался с носка на носок, сверкая лычками в неярком свете ламп. – Залет, душара. Охуенный залет.
Окинув меня брезгливым взглядом, каким осматривают какашку, прилипшую к подошве, он рявкнул замахиваясь:
- Фанеру к осмотру!
По этой команде следовало встать по стойке смирно, выпятив грудь, и ждать удара в грудную клетку. Обычно метили в солнечное сплетение, проводя удар с максимально возможной силой так, что на несколько минут сознание выключалось из жизни. Стоишь согнувшись, пытаясь восстановить сбитое дыхание, хватаешь ртом вдруг разом девавшийся куда-то воздух, судорожный вдохом стараешься раздвинуть сжатые огненными тисками ребра. Легкие рвет от отсутствия кислорода, глаза туманит кровавая пелена, звуки отдаляются, окружающее начинает восприниматься как сказочный нелепый сон, происходящий с кем-то другим. В это время истязаемый беззащитен, организм борется с удушьем, в голове мыслительных процессов нет. Дедушки с телом могут делать все, что пожелают. Чем они охотно пользуются: продолжают дальнейшую экзекуцию, не получая ударов в ответ.
Сержант хотел пробить мне фанеру, но на мой мозг, пребывающий в пограничном постдремном состоянии, снизошло мыслительное затмение: вместо смиренного ожидания прилета кулака в грудь, на уровне инстинкта самосохранения интуитивно блокировал удар. И, не успев осознать содеянное, брякнул в довесок:
- На хер пошел, урод!
Язык мой, враг мой: посланный дедушка, да еще к тому же лицо, старшее по званию, имел полное право внушить мне уставные и неуставные правила взаимоотношений военнослужащих. Сержант применил исправление моего сознания на уровне условных рефлексов по методу академика Павлова: «боль-тело-мозг». Инструментом ментального воздействия он выбрал поварское весло, бесхозно брошенное у стенки. Холодея при мысли об ожидаемой расплате, вжавшись спиной в угол за котлами, приготовился к глухой обороне. На мое счастье через цех проходил прапорщик с повязкой дежурного по столовой. Оценив наши красноречивые позы, он погнал Гуязова в обеденный зал, а меня отправил на отведенное место работы. Уходя, злобно сверкая взглядом, сержант бросил сквозь зубы:
- Я тебе сегодня очки разобью нах!
Весь вечер надо мной довлела угроза Гуязова. В сомнамбулическом состоянии тело передвигалось, исполняло приказы, работало, а мозг был занят решением возникшей на ровном месте проблемы. И тут мне повезло еще раз. А кому на Руси везет? Правильно – дуракам и пьяницам. Так как алкоголя я вовсе не пью, то мой статус облагодетельствованного фортуной определился однозначно, а сдуру можно не только на мордобой нарваться…
Ангелом спасителем, как ни странно, оказался все тот же прапорщик. Он вызвал добровольцев на наведение порядка после наряда. Причем уборщиков ждала не простая мойка полов горячей водой, а капитальная очистка их от обильных жировых загрязнений. Предстояло через все цеха прогнать пену. И не простую мыльную, а специальную пожарную. Основным ингредиентом для получения пожарной пены был принесенный прапорщиком бачек пенообразователя. Едкое соединение этого вещества с водой начисто растворяет любую грязь вместе с кожей рук. Объем работ предстоял огромный, с окончанием далеко после отбоя, поэтому уборщики после трудового дня оставлялись ночевать в столовой. Дежурный по столовой объяснил, что с ротным об этом договорился.
Я сразу же согласился на это предложение, подговорив остаться на уборку Сашку Зайца. Третьим вызвался Пашка из подмосковного городка Видное. Он краем уха возле сержантского стола услышал, что духов в роте ожидает прописка, и рассудил: лучше остаться с нами в столовой - наиболее безопасном на эту ночь месте. Один ум хорошо, а на троих - лучше.
Я показал парням как можно, прижав дужку ведра ногой и протаскивая под ней половую тряпку, отжимать швабру и не касаться голыми руками раствора пенообразователя. До поздней ночи мы добросовестно гоняли пену по всем помещениям. Когда отмытые полы засверкали небывалой чистотой, нам скомандовали завершение работ.
На ночевку я расположился в помещении для обработки мяса. Тут прохладно, разделочный стол с полом блестят как котовые яйца. А в овощерезке, где разместились остальные, жарко и воняет гнилой капустой. На холодный стол бросил дощатую палету и с комфортом улегся на ней. Тишину нарушает дребезжание работающего холодильника и мелодичный звон какой-то железки. Закинул руки за голову, и сразу же нахлынули воспоминания о такой далекой гражданской жизни...
…Рулю пароходом, вокруг бесится солнечными зайчиками обычный летний день, ветровая рама откинута, легкая прохлада овевает лицо и, почему-то, холодит спину. С берега в рубку доносится запах прелых деревьев. Из машины дребезжат ходовые моторы, от вибрации корпуса мелодично звенит бутылка водки, примостившаяся возле ручек управления дизелями. Игра лучей на тонком горлышке притягивает взгляд, хрустальное сияние стекла струится бриллиантами. А в голове вертится: какого хера пузырь в рубке делает?! Мысль, липкая как патока, обволакивает сознание: там, где водка – там и до беды недалеко. Издалека, как через вату, доносятся чьи-то крики. Поднимаю глаза: на пароход лезет самоходная баржа, черный борт в ржавых потеках, вибрируя, с топотом надвигается, закрывая небо. Ужас сковывает мышцы холодными путами, мешая повернуть штурвал. Рвусь в сторону, но тут рубку потрясает мощный удар. Проваливаясь в бездну, неожиданно прихожу в себя лежащим на разделочном столе. Сажусь, надеваю очки: мир сразу становится реальным и выпуклым, принимая резкие очертания.
Дверь в помещение нараспашку, в дверной проем, уперев руки в косяк, нависает тело Гуязова. На красной морде плавает расфокусированный взгляд, отвисшая губа с прилипшим окурком, лицо растягивает блаженная улыбка просравшегося дебила.
- Урод очкастый, - дыхнув перегаром, он собрал глаза в кучу, - тебе пиздец пришел. Щас стекла раскокаю!
Что ж, биться, так биться: привычным движением прячу очки. И тут земля меняется местами с небом: не успев застегнуть карман, получаю кулаком в глаз и через голову кубарем лечу с разделочного стола. У-у-у, блин, костями об пол! Вскакиваю, вижу перед собой противника, широким замахом заносящего кулак для удара. В голову бьет горячая волна ненависти, в красном мареве передо мной прокисшим блином дрожит сержантская харя. Склонившись вперед, коротко бью раз за разом в ненавистную рожу, ответные удары вскользь задевают по лбу. Сопротивление врага слабеет, вот он отскочил, лицо залито кровью, в широко открытых глазах паника. Сзади нарастает грохот сапог по каменному полу. Хочу обернуться, и тут резко по горбу – бах: в башке яркая вспышка и звездопад. Осознаю себя стоящим на карачках, в лицо несется нога, обутая в огромный кирзач, окружающее, разлетаясь множеством ярких осколков, вдруг проваливается в темноту…
…Вокруг колыхается серая муть, издали глухо доносится настойчивое бормотание, тела не ощущаю - его нет. Кто я? Где я? А хер его знает. Голоса все ближе, ближе, звучат уже в самой голове, огромными паровыми молотами рушат наковальню мозга. Медленно выплываю из забытья. Тупой болью отзывается тело. С трудом разлепляю веки: яркий свет ламп режет глаза.
- Ну чё он там? - рядом скрипит прокуренный голос.
- Дышит. Повезло сержанту: я подумал, он душку череп проломил, - над ухом кто-то басит и бьет меня под ребра. – Подъем, сука! Подъем! Подъем! Подъем!..
В ореоле электрического света горой возвышается комендач и с монотонностью метронома сует мне сапогом под ребра. Каждый удар, взрываясь феерверком боли в отбитой грудине, эхом отдается в голове. Перекатившись на бок, с трудом принимаю сидячее положение. В голове пасхальным перезвоном гудят колокола, перед амбразурой заплывшего глаза колготится зеленоватая пелена. Пол штормит: плитки плавной волной набегают на стену.
Комендачи сдали нас на губу. Гуязова заперли протрезвляться в сержантскую. С меня губари содрали шапку с ремнем, для профилактики еще разок отмудохали и запихнули в карцер.
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Губа
Сижу я в кондее на киче сырой.
Тут духов хуячат, караул здесь дурной.

Кондей, куда меня затолкали, вместилище небольшое. Стоишь в центре, раскинув руки в стороны, и ладонями упираешься в стены; в длину будет чуть более двух метров. Под потолком, в районе двери, поперек проходит труба, с которой вечно капает: пол под ней ржаво-коричневый. С другой стороны висит яркая лампочка: свет совсем не выключают. Нет ни окон, ни батарей. Друг напротив друга к стенам привернуты запираемые на замок откидные стол с топчаном. В поднятом состоянии они обращены в камеру нижней стороной с часто приваренными уголками: облокотиться на них не получится. Пол выложен грубо обтесанными камнями с острыми гранями: ни сесть на него, ни лечь. На стенах набросана цементная шуба. Если лавка со столом заперты на замок, то в кондее можно только стоять, сесть, прислонившись спиной к стенке, не выйдет - острые грани впиваются в спину. Стоит прислониться к входной двери, как моментально попадаешь под молотки губарей: бьют до посинения, чтобы не филонил.
Грудь болит, саднит правый бок. Каждый вдох отзывается резкой резью в ребрах. Решил проинспектировать целостность организма. Сначала ощупал голову: надо лбом под волосами тупой болью пульсирует здоровая гематома, содранной волосистости не наблюдается. Удар ноги смягчила шапка, предохранив скальп от повреждения. Заголил торс, расстегнув китель: на ребрах багровый кровоподтек, подсохшая ссадина пересекает грудину, заканчиваясь вытянутым синяком, подозрительно напоминающим след подкованного сапога. Блин, видно урод Гуязов пинал меня ногами, напоследок пригвоздив каблуком к полу. При пальпации сломанных ребер не обнаружил. И то хорошо…
Время тормозит свой бег. Карцерное бытие подавляет сознание: перестаю ощущать себя единым целым. Голова живет отдельной жизнью, мыслительный процесс угас, тело существует самостоятельно, пробавляясь основными инстинктами: хочется жрать, ссать и спать. Стоять на ногах, когда в голове колотится тяжелый молот пульса, невозможно, гравитация тянет тело вниз, пол штормит. Сон свинцовой тяжестью смыкает веки – эх, была не была, – сидя на корточках, прислоняюсь спиною к двери, и…
…серая стена, теряя цементную шубу, залупляется, обнажая багровую кирпичную кладку. Из кладочных швов, сочащихся дурно пахнущей слизью, лезет белесая харя и, брызгая с языка ядовитой слюной, сипит: «Подъём, сука, подъем…» Шипящий клекот буравит мозг, раскаленным металлом стекая по жилам, наполняя грудь пылающим огнем, клещами рвет спину…
…Рывком разлепляю глаза: лежу спиной на острых гранях каменного пола, в мертвенном ореоле от света электрической лампочки надо мной болтается голова губаря: где-то это уже видел. С постоянством часового маятника губарь буднично сует мне кирзачем под ребра, злобно шипя через зубы:
- Подъём, сука, подъём…
Коленчатой стрелой экскаватора мучительно раскладываюсь в вертикальное положение и, получив напоследок в душу, снова остаюсь один в липкой тишине карцера…
…в углу равномерно шлепают по полу, падая из-под потолка, капли конденсата. Резкие щелчки маленьких комочков жидкости, разбивающихся о камень, пастушьим кнутом пресекают стремление сознания к свободе. Раз за разом, душа сворачивается до размеров капельки воды и летит через Вселенную к светлому миру, миру без истязаний и нравственного подавления, к миру без мордобоя и бессмысленной жестокости. Щёлк! - и хрупкое бытие разлетается в мелкую пыль нереализованных желаний. И снова – сознание капелькой жадно летит на волю, ещё немного, ещё чуть-чуть до выхода из тупика… Щёлк! - очередное ожидание крушения надежд, сводящее с ума…
…щёлк!.. щёлк!.. щёлк!.. Блядь, задолбало!..
…щёлк!.. щёлк!.. щёлк!.. Весь мир сошёл с ума – какая досада!
…щёлк!.. щёлк!.. щёлк!.. А-а-а-а-а, мама, роди меня обратно!
Всё, кажется, я действительно сбрендил. Блин, надо срочно что-то делать: бездеятельность приведет к шизофрении. Шиза косит наши ряды, наши ряды косят траву, трава косит наши ряды, наши ряды косят шизу…
… Гремит засов, сгоняя дрёму. Я умудрился заснуть, сидя на карачках, упершись лбом в откинутый столик. Голова, аккуратно воткнувшись между наваренных уголков, на весу удерживала тело. Шевельнувшись, со стоном завалился на колючий пол: затекшие во сне мышцы отказались работать.
В открывшуюся дверь ввалился караульный, и, увидев меня лежащим, несильно, прямо таки по-товарищески, пнул сапогом в живот:
- Вставай, урод. Дуй на парашу.
В коридоре комендач всучил мне полторапудовую гирю и гусиным шагом повел на оправку. Хрен бы с ней с гирей, дополз бы я с ней до очка в конце концов, но в гальюн губарский из коридора надо было подниматься по метровой высоты лесенке с двумя ступеньками. И это оказалось главным препятствием. Задрать ногу из полуприседа, подтягиваясь одной рукой за перила и балансируя четвертью центнера в другой, было непросто. Ладно, я-то, в конце концов, добрался до отхожего места. А если так кого с жестоким дрищем, сунув гирю в руки, губари на очко потащат? Обгадится бедняга на этой лесенке, как пить дать, не добравшись до вожделенного толчка.
Освободившись от чугунного бремени, вновь погрузился в липкую тишину узилища…
…Загремела отворяемая дверь.
- Э-э, там, давай на выход, - незлобиво процедил выводной, с интересом, как монашка хрен, разглядывая меня.
В караулке, вернув ремни и шапку, сдали невысокому плотному сержанту. Он отконвоировал меня в казарму, передал с рук на руки замполиту, несущему по совместительству бремя дознавателя части. Толкнув речь о вреде дедовщины и запятнанной чести роты, тот ненавязчиво и профессионально начал выуживать из глубин моего сознания, что же произошло сегодня в роте. Рассказывать мне было нечего, тем более в казарме я не ночевал. Следуя наставления отслуживших двоюродных братьев, в приватной беседе строго блюл основную заповедь замкнутого солдатского коллектива – не настучи. В роте всё на виду, стоит лишь украдкой испортить воздух в углу, как с другого конца казармы радостно орут: «Обосрался!»
Правды решил следаку не открывать. День пройдет, он уползёт домой мять тёплый бок мягкой бабы, а мне в роте предстоит с сослуживцами жить безвылазно в течение долгого года. Соврал замполиту, что конфликт мой со старослужащим, якобы, произошёл на межнациональной почве.
- Какой-то старший сержант, - говорю, - назвал меня в столовой чмом очкастым. А я чё, я ничё, я только сказал ему, он тварь ебАная, и на хер послал. Ну а дальше сами знаете, где я ночь кантовался.
В столовской подсобке следак с ротным устроили мне очную ставку, прогнав поочередно перед моими глазами сержантов, бывших вчера в столовой. И как только они их всех нашли? Сержанты на меня грозно рычали, боясь, как бы я не показал на кого-нибудь из них. Зря беспокоились, я не сдал никого. Тем более искомого в толпе не было: тот на губе кайфует в сержантской камере, сиделец херов.
Кратко посовещавшись с замполитом, Плутик отпустил меня, приказав явиться в санчасть на освидетельствование. На выходе из столовой столкнулся с Сашкой Зайцем под конвоем всё того же невысокого крепыша. На Сашкино лицо было страшно смотреть: разбитые пельмени губ криво подпирали измятую сливу носа. Переносицу наискосок к виску пересекала багровая ссадина, теряясь в светлом пушке волос. Левое ухо, раздувшись, обвисло. Интересно, где его так приласкали?
Разбитый глаз осмотрела строгая тётка-глазнюк, успокоив:
- Гематом внутри глазного яблока не наблюдаю. Сосудики за неделю заживут, небольшое кровоизлиянице вот тут, в левом уголке, рассосется, и зеленая муть у тебя в глазу пропадет. Всё будет нормально, только синяк, из-за того, что удар был нанесен сверху, перейдет на щеку.
И я направился в роту…
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Рота
Зашагала рота,
Затряслась земля
Эх, служить осталось
Духам до хрена.

Весь оставшийся день рота колобродила, как перебродившая барда. Духов, то по одному, то пачками дергали в ротную канцелярию. Нас строили, разгоняли, и снова строили. Командиры стращали старослужащих жестокими карами, грозились за дедовщину упечь в дисбат, как сидоровых коз, активно сношали дедушек, драли замков. За этой хуевертью меня оставили в покое: весь день ныли отбитые места, тупо болел затылок, кружилась голова. Зашхерившись за спортивные снаряды и радуясь, что никто не трогает, просидел там до самого отбоя.
Ночь прошла спокойно: в роте на дежурство остался замполит. Старослужащие вели себя ниже травы, тише воды, и я, не смотря на саднящие синяки и больную голову, смог, наконец-таки, спокойно заснуть. Спал крепко, без снов…
- Рота подъём!
Скрип кроватей и топот ног взорвали сонную тишину. Сослуживцы совершают утренний обмоцион: давятся на очках, сливая скопленное за ночь. Дедушки сидят на койках, не торопятся. Дембеля вообще не вставали: команда «подъём» их не ебёт. Замполит, отдежурив, уже свинтил из казармы. Власть снова в руках старослужащих. И они используют её на всю катушку.
- Духам построение на улице! Без последнего! Бегом! – встав у дверей с намотанным на кулак концом ремня, похлопывая блестящей бляхой по сапогам, громко орет плотный с оттопыренными ушами; рядом трясут ремнями его помощники.
Повезло мне, что, замешкавшись с одеванием сапог, не успел в гальюн зайти: одним из первых по команде бросился на выход, ужом ввинтившись в выходную дверь. А тем, кто в это время торчал на горшках, не поздоровилось. Дедушки их всех, лупцуя бляхами, с ебухами погнали вон. Больше всех, как всегда, Сралю досталось. Его, негодного в КИП, также определили в нашу роту. Решив спозаранку опорожнить взбунтовавшийся кишечник, он теперь, под хлесткими ударами судорожно пытаясь натянуть штаны на обдристанную сраку, под дружный гогот истязателей, раненным сайгаком скакал к выходу. А там ушастый с пособниками, дружно матерясь и со всего размаха колотя ремнями по жопе, погнали засранца вниз по лесенке. Сраль в этот раз последним оказался, ему так настучали по заднице, что в столовой потом стоя раком ел.
Собрав духов и полугодичников на улице, выводные дедушки организованно погнали наше стадо вокруг казарм. Гоняли круг за кругом, без остановок и передыха, пинками и руганью подбадривая отстающих. Причем сами, хитрецы, с нами не бегали. Встав по углам здания, вокруг которого мы строем сайгачили, издалека секли, чтобы все добросовестно шевелили ножками, не переходя на шаг. По утренней прохладе мне топалось легко, лишь полный мочевой пузырь подспудно давил на клапан, ломая кайф от пробежки.
А после зарядки, не дав отлить, дедушки в умывальнике взяли меня в оборот. Предложили выбрать, как хочу служить: по уставу или по дедовщине.
- Отлетаешь год, станешь дедом, своих духов гонять будешь, - увещевали дружно.
- Ага, - говорю, - вот только через год мой дембель, какие, на хер, духи?
- Ну не год, полетаешь меньше. Через полгода тебя расслабим, и всё будет заебись, - старые не сдавались, пытаясь на арапа взять.
Не откладывай тухлые дела в долгий ящик – провоняют: гордиев узел дедовщины рубить надо сплеча, сразу же определив свой социальный статус в роте. Как учили отслужившие старшие двоюродные братья: наглость города берет. Взяв быка за рога, имеешь больше шансов занять высокое положение в неуставной табели о рангах. Компромиссы в этом деле рано или поздно приведут на дно армейской жизни.
- Вот такой хер вам в рыло, - и, сжав руку в кулак, рубящим жестом ладони по предплечью, демонстрирую размеры оного.
- Вешайся!!! - страшно ревут старые, лезут стадом, мешая друг другу в страстном желании поставить меня, зарвавшегося, на место.
Прыгаю в угол, спиной вжимаясь в кафель. От выброса андреналина пала красная пелена в глазах, готовлюсь биться до последнего. Единственная мысль буравит разгорячённый мозг: лишь бы не уссаться, когда завалят на пол и начнут топтать ногами. Тут вперед толпы выскакивает вертлявый, с узким лицом под квадратной шапкой и черенком от швабры в руках. Гадко ухмыляясь, замахивается и…
- Рота смирно! – орёт дневальный.
В казарму ввалился ротный собственной персоной, прибыв сегодня раньше обычного. Как по мановению волшебной палочки, народ вокруг мухой рассосался, шипя сквозь зубы мне угрозы.
Старослужащие, находясь наверху пирамиды власти, подобны матерым, гигантским кракенам, жрущим по жизни всех, включая молодых сородичей, кто меньше их размерами и не может за себя постоять. Свои притязания на место в ротной пищевой цепочке я чётко обозначил, недвусмысленно замахнувшись на ёе вершину. Мне повезло избежать неотвратимой расплаты за попранные устои неформальных ротных дел. И, не получив за выпендрёж в рыло, посчитал первый бой выигранным. Каким же я был тогда наивным…
Хорошо тем, у кого в роте окажется авторитетный землячок. Бывает так, что даже живёте вы с ним не в одном городе, а в разных районах одной области, и между домами не одна сотня вёрст. Но ты для него всё равно свой. Если ты не чмо и не чухан, есть шанс оказаться под патронажем у авторитета. У чмошников земель нет. Эта аксиома железобетонна, как гранит. В таких случаях падших дрючат особенно жестоко, с наслаждением приговаривая: «Земляка взъебал, как дома побывал»…
Землячество на национальной почве очень развито у военнослужащих из Закавказья и прилежащих к ним мест. У русских такой сплоченности не наблюдается. Наши старые и черпаки, в основной массе, из мордвы и среднеазиатов. Я же с однопризывниками - из Ближнего Замкадья: с юга Московской области и прилежащих к ней губерний. Авторитетных земляков ни у кого из нас нет. Самый ближний ко мне северный земляк – Юрка из Твери, с юга – Пашка с Видного. Мы трое - одного призыва.
При наведении мостов в других подразделениях частенько задают вопрос:
- Браток, откуда будешь?
- С Дмитрова.
- А это где? – город небольшой, естественно название его не на слуху.
- Ты про Москву что-нибудь слыхал?
- Ага! – как столицу величают, знают почти все.
- Так вот, Москва это город недалеко от Дмитрова…
- О-о-о!..
Сегодня мне повезло ещё разок. Едва начал драить пол, как подгрёб дежурный по роте:
- Эй, лети в караулку, там к тебе девка приехала. На свиданку полчаса. Проебёшся - на толчки поставлю!
Почти бегом иду на КПП, спешу узреть свою ненаглядную. Вижу, она стоит возле дерева, тоненькая как тростинка, легкий ветерок треплет рыжеватые волосы. Из окна караулки с вожделением пялится на нее какая-то комендантская харя, в темноте проема похотливо блестящая рубиновыми ушами.
Подлетел, поцеловал в губы.
- Какой ты бледный, - ее глаза с мукой смотрят в мое лицо. – И синяк. Это кто тебя так?
- Кто, кто? Дед Пихто! – во мне кипит злоба, но про губу не говорю ни слова. – Урод один по морде съездил.
- Бедненький, - шепчет она, мягко касаясь пальцами моего лица.
- Сигареты привезла?
Она отрицательно качает головой. Мгновенно взъярюсь: у меня нет курева, а она про это забыла. Жопа!
- Мне нужны, понимаешь, очень нужны сигареты! Хотя бы пачку. Или мне придёт пиздец! Понимаешь? – жестко говорю, зло глядя в наполнившиеся слезами глаза.
Милая моя! Я навсегда запомнил твой скорбный взгляд, блестящие от слез глаза. И во взоре молчаливый укор моей совести. Прости мою звериную грубость. Прости скотское к тебе отношение. Прости, прости меня великодушно! Прости меня, если сумеешь…
Со свиданки плёлся, с головой утонув в тяжких раздумьях. Мимолетность встречи и тяжесть расставания острыми когтями кровенят сердце. Похоронным вороньим граем хороводятся в черепушке черные мысли. Саднит душевная рана, терпко и немножко томно в груди. Лучше бы ты, дорогая моя девчонка, ко мне сегодня не приезжала…
Сую грязные диски пластмассовых тарелок в посудомоечный агрегат. Рулю процессом в судомойке, как диджей членотрясом на танцполе дискача под убойные ритмы тынц-тынц-тынц. Совершаю однообразные действия сбрендившего робота. Мозг в клинче, бездумно шевелю конечностями под ритмичный рык шипящего агрегата. Отупляющая магия общественно-полезного труда без обязательной спайки тела с разумом превращает бездну времени в единый спрессованный миг.
В делах дискачных мне помогает парень со смешным именем Вениамин. Не мудрствуя лукаво, ротные острословы окрестили его Витамином. Веня - тихий домашний мальчик, внутренней флегмой похож на горячих финских парней. Имеет на длинном нескладном туловище вытянутое добродушное лицо под светлыми волосами и безвольный подбородок. Выуживая из мойки очередную тарелку, он раз за разом низко наклоняется, отчего становится похож на клюющую лягушек болотную цаплю.
Напарник таскает со столов груды использованной посуды. Остальные из столовского наряда, рассосавшись по горячим цехам, вкалывают в поте лица. Старые из наших надсмотрщиков куда-то проеблись. Мы сегодня снова в наряде по столовой, хотя очередь не нашей роты. Что за херня, никто не знает.
Неожиданно гудящая шайтан-машина, поперхнувшись, замолчала. Бессильно обвисла китовым усом защита приемной пасти, внутри журчит переливающаяся вода. В ожидании ремонтников с помощником вручную домываем оставшуюся посуду.
Пришедший электрик, черноволосый недомерок из хозвзвода, с черпаковской стоечкой на чистом хэбэ, осмотрев испорченную машину, осуждающе поцокал языком:
- Вай, слюшай, вчера её чинил. Опять не хуючит, да?
Ответа он не ждал. Набивая себе цену, разложил на столе потертую портянку электрической схемы. Вскрыл кожух посудомойки и завис, уставившись в электрические кишочки агрегата.
- Чего, - спрашиваю, - не выходит каменный цветок?
- Отлезь, а? - отмахнулся он, задумчиво перебирая пучки разноцветных проводов.
Долго он так медитировал. Поборов гордыню, позвал на помощь. Рысаком прискакал подвижный и тощий электрический дух и махом мойку оживил, сменив сгоревшую вставку.
Нас, работников ножа и мочала, погнали за продуктами на продсклад. Овощерезы, чертыхаясь, понесли на горбу мешки с картофелем, а мне с Витамином складской прапор указал на стоящий в холодной кладовке бочонок. Круглый и тяжелый, неудобно его было тащить. И для ухватистости к себе не прижмешь - от него воняло.
В разделочной, куда мы приволокли свою ношу, поварской топориком тюкнул в дно бочонка и зажал нос: в помещении густо запахло обгадившимся мамонтом. Слив вонючий рассол, вынул дно. В цинковое корыто вывалил содержимое бочонка - солёную селедку. Это сегодня в столовой будет на обед. На открытом воздухе в зеленоватой селёдочной слизи зашевелились белесые черви, выползая изнутри протухших рыбьих тушек...
Ну а после обеда начался ад. Море грязной посуды, таскаемой со столов, разливными волнами тарелок в несколько этажей громоздилось вокруг. Я еле успевал совать их в приёмник шайтан-машины. Вдруг этот чудо механизм, глухо хлопнув, испустил из своего чрева зловонный дух горелой изоляции и скоропостижно замер. Из хозвзвода примчались электро-мондёры и в поисках неисправности закрутили вокруг замершей бандуры шаманские танцы с бубном.
Тем временем, посуда мылась врукопашную. Наш судомоечный коллектив пополнился двумя бойцами. Каждому досталась индивидуальная мойка из стоящего вдоль стены ряда. Намыливая тряпки хозяйственным мылом, согнувшись в три погибели над нержавеющими ёмкостями, пацаны голыми руками перетирали тарелки с мисками. Я полощу стаканы с ложками, перемешивая их в раковине большим веслом.
И тут у нас приключилась Венеция: слив из моек наглухо забился чем-то, и вода, переливаясь через верх, начала растекаться по полу. Притопавшие по вызову ссан-техники увлечённо ковырялись дерьмопробойником в чугуниевых трубах, но так и не смогли устранить запор. И еле шевелясь, как обосранные, неспешно принялись размонтировать систему на составляющие. А мы, с разбухшими ногами в сырых сапогах, весь день топтались в воде по щиколотку, перемывая грязную посуду. А после попарно в бачках добросовестно таскали грязную воду с полов на задний двор в яму с пищевыми отходами.
В механической мойдодырке навернулась какая-то ответственная хреновина. Получить деталь на замену ремонтники могли не ранее завтрашнего дня, поэтому вся вечерняя посуда опять полоскалась нами с помощью средств малой механизации – тряпки и мочала. Хорошо, что говночисты обеспечили беспрепятственный отток воды в канализацию: не хватало, в довершении всего, опять воду с полов пердячим паром удалять. И так уж намотались за день…
Прибыв с наряда и пройдя занудную процедуру вечерней поверки, отправился приводить себя в порядок. Сапоги, набив бумагой, поставил в сушилке подальше от батарей, чтобы кожа не скукожилась от воздействия иссушающего жара. Прецеденты порчи обуви при неправильной сушке бывали. На днях деятель один, для ускорения процесса, воткнул на ночь мокрые насквозь кирзачи прямо на горячий радиатор и получил утром вместо сапог маломерные эмирские туфли с загнутыми вверх носками, которые совершенно не лезли на ноги.
С наслаждением вымылся по пояс в рукомойнике. Ополоснул с мылом голову - при короткой стрижке это не отняло много времени. И, простирнув портянки, похромал на ноющих ногах вешать их на просушку.
Выйдя из умывальной, наткнулся на скучающих дембелей. Плотный, с оттопыренными ушами, стоял у меня на пути. Второй, похожий на пузатое кресло с колченогими ножками, глядя на меня тупым, заплывшим салом взглядом, матерно потребовал сигарету. Как меня учили отслужившие двоюродные братья – как поставишь себя в роте, так и заживешь - дембелей я послал в пешее эротическое. Дальнейшее общение с ними было коротким, как вспышка молнии. Пузатый саданул носком сапога по голени, а ушастый, пнув кирзачем под дых, сбил меня с ног. Остальное помню плохо: потолок и стены закружились в диком танце, тело футбольным мячиком покатилось по полу. Очухался я на холодном кафеле под рукомойником. Во рту чувствовался привкус крови, ноющая грудина не давала воздуху протолкнуться внутрь. Горела отбитая нога, саднил правый бок, темнело в глазах от резкой боли в ребрах на вдохе. Два удара, и я лёг, как труп. Впредь мне хороший урок: за свои слова нужно отвечать, но один в роте не воин.
Забившись в учебное помещение, уселся пришивать отлетевшие пуговицы. Работаю иголкой, а в голове мрачные мысли вертятся, обида гложет грудь: мимоходом, ни за что, схлопотал люлей по самые бакенбарды. Понимаю, что язык мой – враг мой: не надо было тех уродов посылать. Хорошо, что легко отделался…
В роте оживление: сегодня духов прошлого призыва, тех, кто заслужил, переводят в черпаки. У них сегодня долгожданный, кровью и потом выстраданный день. Старички готовят по этому поводу праздничный стол. Из столовой духами, под полой, пронесен в мисках мясной навар, у поваров затребован целый армейский термос отварной картошки. В каптерке заныканы тайно несколько литровых баллонов «Кремлевской». Ротные кулинары сбились с ног, строгают селедочку с зеленым лучком, дербанят трехлитровую банку маринованных огурцов, в пластиковой полторашке мешают сладкий раствор «Зуко», мажут маслом бутерброды к чаю. Чифирбаки гудят на полную мощь, в одном из них доходят вареные яйца. Вкусные запахи, проникая с креста в открытую дверь, будоражат наше воображение.
Нам дана команда строится. Стоим плотной шеренгой, заняв в длину всю взлетку. С фланга вольготно расположились дедушки, за ними возбужденно кучкуются «старые» духи. Перед нами выскочил высокий плечистый парень. Мрачно осмотрев строй, забегал он нервно, нарезая круг за кругом. Щекастый мордоворот с длинной челкой пшеничных волос, ушитая афганка обтягивает могучие плечи, на широкой груди лазуритом переливается иконостас армейских значков. Высокая стойка воротника, сияя белизной толстенной подшивы, подпирает по-барски задранный ковш подбородка. На плечах золотятся сержантские лычки. Квадратная шапка казацкой кубанкой лихо сдвинута на затылок, ушитый китель подпоясан звенящим по мудям ремнём. Для антуража не хватает перекрещивающихся на груди пулемётных лент.
- Я ваш командир и родный батька, - брезгливо кривя рот, говорит сержант, рывком головы откидывая со лба длинные пряди волос.
- Махно, - хрюкнули сбоку, сдерживая смех.
Молчать, уроды, я сказал! - мордоворот медленно прошёлся вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица.
Он слегка навеселе, но кураж на исходе: пьяного павиана скоро сменит рыкающий лев. И тогда – молитесь на ночь, салабоны!
- Я опускать вас не буду. Вы не на гражданке. Вы в армии. За малейший проёб я вас буду ЕБАТЬ! – Махно, нервно дергаясь, тормозит свой бег и медленно обводит наш строй блестящими глазами.
В казарме повисает мёртвая тишина, прерываемая бульканьем чифирбаков и руганью накрывающих праздничный стол.
– Стоять смирно, еблом не щёлкать, мудями не звенеть! Ясно?! – сержант глыбой нависает над нашими головами.
Старые одобрительно загыгыкали. Мы напряженно молчим.
Не слышу! – стальной взор серых глаз впился в наши лица.
- Так точно! – гаркнули мы.
- Что так точно?!
- Так точно, ясно!
- НЕ СЛЫШУ!!!
- ТАК ТОЧНО, ЯСНО!!! – кричим, сотрясая стекла.
Стоим, не дышим. Стараемся сжаться, забиться в пол, спрятаться от брызжущего слюной бешенного скота. Краем глаза напряженно слежу за мечущимся вдоль строя придурком. От этого дерганного всего можно ожидать. Нельзя допускать, чтобы застиг он врасплох, ударив по жизненно важному месту. Тут снесло Махно куда-то вбок, хекнул он, ногой выбивая жертву из строя. Хочется обернуться, посмотреть на стекающее по стене тело – кто это, - с хрипом пытающееся глотнуть воздуха. Но, блин, нельзя шевелиться, зверь только и ждет этого, чтобы налететь, сбив с ног, и топтать, рвать, терзать плоть поверженного.
К нему подошел, кажется, Вахмистров и, по-дружески обняв за плечи, что-то втолковывая, повел в каптерку: анархо-белогвардейская смычка, блин. Туда же гуртом потянулись старослужащие и ожидающие перевода будущие черпаки.
- Чё встали? – на нас смотрит толстогубое мурло из-под малюсенького козырька задранной на затылок кубической шапки. – Разойтись! – стоим недоумённо. - Чё, команда не ебёт? Бегом, мать вашу!
Мы - духи. В армейской неуставной табели о рангах наше место на полах и возле параши, мы находимся внизу ротной пищевой цепочки. Нам ничего нельзя, мы бессловесная бесправная скотинка. Нами может помыкать любой. Обязанностей – без границ. Мы имеем право на обязательный труд, и обязательное право на труд после труда. Вокруг одни командиры: и по уставу, и по сроку службы, и по своему хотению. Каждый сколько-нибудь значащий вояка старается показать свое превосходство. И чем сильнее гоняли его старослужащие в прошлом, тем изощренней он сейчас издевается над бессловесными и забитыми духами.
Хозяйственные и бытовые работы по обеспечению жизнедеятельности ротного организма лежат на младшем призыве. Дедушкам и дембелям работать западло: молодые выполняют поставленную задачу за себя и за того парня. Объемы возрастают при этом вдвое, а то и вчетверо, если бурые черпаки сбагривают духам и свою работу. В этом случае вся пахота взваливается на наши хилые плечи, правда за невыполненный урок огребают все: и духи, и черпаки. На припашках дедушки выбирают себе почетную роль надсмотрщиков, подгоняя оплеухами молодежь. Будешь тормозить – получишь сапогом или бляхой ремня по ребрам.
Начинаешь шарить, сечь и врубаться. Летаешь и шуршишь, набираясь нового жизненного опыта. И чем быстрее это происходит, тем легче тебе в роте становиться жить. Первое, что просекаешь на своем горбу в общении с командирами: не наебешь - хрен проживешь. А командиров по началу службы хватает, и чем больше туфты прокатывает, тем проще службу тянуть. Но тут главное, не переборщить. Шлангов и сачков в роте, мягко говоря, не уважают, особенно их не жалуют однопризывники.
Нашими вечными словами-спутниками становятся "разрешите", "есть", "отставить". Добрые старички наставники в общении еще проще: "один, бля", "тупорылый", "съебался, нах". Мат намертво врастает в нашу речь. Редко когда попадаются виртуозы нелитературного разговора, в основном на большее, чем бессмысленная площадная брань, фантазии у многих не хватает. Почти любая фраза содержит в себе нецензурные слова-паразиты. Местами дело доходит до курьезов. Иной старый, распивая пузырь в кругу сослуживцев, взахлеб вспоминает недавний отпуск: "Ё, как я, блядь, дома оторвался! Идем, на хрен, на дискач: подруга, блядь, ее сестра, блядь, и я, ёбанный в рот..."
Как говорят: на каком языке ты думаешь, тот язык для тебя родной. Великий могучий тут отдыхает. Нам родным и разговорным на два года становится армейский. А после службы он у многих прочно входит в быт или трансформируется в гражданский руководящий. Белой вороной запросто можно стать в роте, если хочешь сохранить свою речь от грязи: по духанке выделяться чем-либо чревато неприятностями, особенно достается интеллигентным людям, не умеющим кратким сочным словом отбить скотов, матерщиной ломающих моральный стержень их души.
На петлицах личного состава боевых рот красуются общевойсковые эмблемы - пятиконечная звезда в окружении лаврового венка. В просторечии «Сижу в кустах и жду героя». Или, как я шутил: «Венок хлоп на мой гроб». Истина лежит рядом: пожарные в огне нередко получают ранения и увечья, случается, гибнут. Самый ужасный случай на моей памяти произошёл, когда горел Московский шинный завод. Полыхало тогда несколько суток, смрадный чад стоял над Москвой, огромный столб чёрного дыма, видимый отовсюду, грозовой тучей закрывал безоблачное небо. Пожару присвоили высшую категорию сложности, на тушении были задействованы силы всех пожарных частей города. Расчёт огнеборцев из соседней части развертывал магистраль высокого давления. У них, почему-то, много бойцов без защиты на выезде было. И тут случилась беда: под рухнувшей постройкой – каким-то ангаром - оказались заживо погребенными рядовой и офицер. Заваленным помочь не смогли: пламя, раздуваемое ветром, гудело, как в доменной печи, далеко распространяя сильнейший жар. Когда смогли разгрести завал, вместо людей нашли несколько обгоревших костей. Останки рядового определили по оплавленной пряжке солдатского ремня.
Тогда мне объяснили, что мы – пожарные, а пожарник это труп на пожаре…
Наконец раздается такая желанная команда:
- Отбой!
Мухой летим к койкам, разоблачившись, аккуратно складываем форму. Парни, устраиваясь поудобней, скрипят продавленными кроватными сетками, что-то друг другу бормочут. Незаметно, под шепот затихающей казармы, тело накрывает сонная истома…
- А ну тихо! – летит с дедовской стороны. - Духам: три скрипа – один подъём.
Что это, гадали недолго. Мёртвую тишину пронзительным визгом взорвала чья-то койка.
- Раз!
Ага, правила поведения ясны. Лежим, не шевелимся. У меня, по закону подлости, засвербило в носу. Вот так всегда, когда не надо, оно тут, как тут. Морщу нос, но чих неотвратим, как солдатский дембель. Судорожно дергаюсь в попытке сдержаться и непроизвольно скриплю кроватью.
- Два!
- Урод, - соседи, боясь шуметь, лишь злобно шипят на меня.
Третьего скрипа ждали недолго, и:
- Сорок пять секунд – па-адъём!
А потом отбой, и тоже по времени. Вместо секундомера старые используют зажженную спичку. Поставленная вертикально, горит она не больше полминуты. А для нас её располагают горизонтально, и даже опускают головкой вниз. В этом случае тонкая деревянная палочка сгорает вспыхнувшим в пламени мотыльком, не давая нам шансов своевременно выполнять подъемно-отбойные команды. Долго так дедушки нас тренировали, дрючили до потери пульса, пока им не надоело...
- Эй, где тут душок, что с Гуязовым в столовке бился? – вдоль коек идут двое, всматриваясь в плохо различимые лица.
- Да вон он, - кто-то указал на меня пальцем.
- Подъём, урод, - говорит подошедший сержант, - вали отсюдова нахер.
Собираю постельное белье, и, схватив в охапку одежду с личными вещами, тащусь на новое место.
- Тебе сюда, - криво ухмыляясь, тычут на самую крайнюю койку, стоящую возле двери, - добро пожаловать в VIP аппартАменты, гы-гы.
С соседней кровати на меня злорадно смотрит Сраль. Всё, допрыгался, моё место возле параши. Даже самый распоследний чушкарь стоит теперь в ротной иерархии на ступеньку выше…
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Баня
Чтобы дух твой был здоров – закаляйся,
Чтобы член твой был здоров – подмывайся!

Через день в нашей роте наряды по столовой, ходят в них постоянно духи и залетчики черпаки. Прямо по Чуковскому получается: и вся эта хуетень через день, то баран придет, то олень, а наряд по столовой, ясен пень, каждый раз - духов день.
Сегодня день особый. После завтрака раздается команда:
- Рота! Для помойки в баню становись!
Старшина разделил строй на две половины:
- Первая партия идёт в баню сейчас, вторая после обеда.
Мне повезло – ухожу на помывку в первую очередь. Едем мыться в городскую баню. В части нет горячей воды – разрыли теплотрассу.
У казармы нас ждет машина. Рядом трётся её хозяин - как величают у нас шоферов - руль. Ротные острословы называют рулей «Хочу взлететь, да яйца мешают» из-за петлиц, на которых изображен мост с колёсами и торчащей из него в окружении размаха крыльев рулевой баранкой. Действительно, эмблемы эти напоминают сказочных птиц-фениксов, стройное оперение которых бугрится снизу первичными мужскими половыми признаками неприлично больших размеров.
Руководящий посадкой сержант объявил, что всем мест в кузове не хватит. Безлошадные до бани пойдут пешком.
- Тут недалеко, за рынком, километра два будет, - сказал он.
Традиционно первыми в машину лезут старослужащие. Молодняк, боясь, что не поместится, возле заднего борта организовал давку. Духи заполошно рвутся внутрь, черпаки кулаками прокладывают себе дорогу, сверху гогочет веселящееся старичье. Бараны блин. Я благоразумно отошёл вбок, со стороны глядя на беснующуюся толпу. По мне лучше пешком променад совершить, чем в кузове с уродскими дембелями ехать. Тем более, в пешем сопровождении старых будет хрен да ни хрена, остальные ноги мять не хотят – на тачке едут.
Оставшихся организованной толпой вывели на улицу. Прошли КПП с хмурыми комендачами. Там, за чертой, осталась надоевшая хуже горькой редьки казарма, а впереди нас ждет яркий гражданский мир без кирзы и военной формы.
Сегодня я первый раз за забором с момента появления в части. Отвыкший от гражданки взгляд цепляется за любую мелочь. Вот, например, зелёная трава. Её единый массив разрушают желтые пожухлые вкрапления. Почему не покрашено? Ага, а вот небо. Оно пронзительно синее, чистоту окраса пятнают по-распиздяйски белые барашки легких облачков. Не положено!
Дедам на нас похер, идем, создавая видимость строя. Солнышко греет – благодать. Усиленно кручу головой по сторонам. Опана, девки! И ещё, и еще! Молоденькие, в коротких платьишках, открывающих взору упруго подпрыгивающие в такт шагам девичьи прелести. В шортах и брючках. Пышнотелые и худощавые. Темные и светлые. И все безумно желанные. Годки провожают их глумливыми взорами, отпускают вслед сальные шуточки и скабрезные комментарии. И при виде аппетитных обнаженных прелестей багровеют от прилива дурной крови, похотливо топорщась передом штанов. Недоёбанные пиздострадальцы, бля.
Мы добрались до финиша. У приземистого трехэтажного здания красного кирпича приткнулся наш грузовик защитного цвета с открытыми дверцами. Водила, нежась под теплыми лучами солнца, дремал, картинно развалившись на сидении.
Мужское отделение бани, находящееся наверху, было безраздельно отдано в наше распоряжение. В предбаннике разоблачился, побросав грязное нательное бельё в кучу, на подоконнике стал аккуратно складывать форму. И тут у меня случились видения.
Замазанное краской боковое окно этажом ниже вдруг распахнулось, выставив передо мной мгновенье чудной красоты в виде пары молочно белых, с горошинами пурпурных сосков, женских сисек. Их хозяйка, молодая ядреная тётка, взяв полотенце, отошла вглубь помещения, явив взору упругую аппетитную корму. Встав в изометрическую проекцию видом сзади, она наклонилась и... О, Боги! За что ж вы мне послали сие испытание?! Блядь, где же мои очки!!!
Позвал находящихся в раздевалке. Они, не заставляя упрашивать себя дважды, махом слетелись на окно, как мухи на говно. Парни пучились, наливаясь мужской силой, вперив очи в зазывно раскрывающиеся прелести пышнотелой нимфы, пыхтели, отвалив челюсти до полу. Возникшему, как по мановению шаловливых ручек феи, строевому частоколу позавидовали бы корабельные сосны с картин незабвенного Шишкина. И тут Веня, стеснительный, как девственница в бардаке, шумно задышал, со стоном дёрнулся и, стыдливо прикрываясь ладошками, покраснел, как рак.
- А-а, чухан грёбанный, - стоявший рядом с ним черпак, тряся кистью, отпрыгнул в сторону, - ты мне всю руку обтрухал.
Услышав голоса сверху, молодуха подняла голову и, наткнувшись на горящий взор голодных солдатских глаз, пронзительно завизжала, с грохотом захлопнув рамы.
- Всё, кина не будет, - констатирую я, - валить отсюда надо, не дай Бог она про нас настучит кому.
Каждому вручили кусок банного мыла с наказом вернуть обмылок. И мы пошли мыться.
Есть в нашей роте здоровяк, личность не менее примечательная, чем приснопамятный Большой, габаритами превосходящий того раза в полтора. Только зовут его все не Большой, а Царь. Детина кряжистый, косая сажень в плечах, центнер мускульного веса с нежным юношеским румянцем во всю щеку. Отслужил шесть месяцев, а ходит расслабленный, в берцах – сапог на его лапу не нашлось, - с отглаженной до ушей стоечкой, белоснежная толстенная подшива по-барски подпирает танковый транец подбородка. Форма ушита по последнему писку стариковской моды, здоровенный послужной иконостас, отливая серебром и золотом, искрится значками во всю грудь. Спит среди дембелей в блатной углу, самом дальнем от входа. Официально увольняется он через полгода, вышка у него гуманитарная - историк по образованию. Истфак окончил в каком-то губернском Мухосранске. Язык у него подвешен как надо, легко контактен, любит вечерами за банкой чифиря травить исторические байки про императоров, графьёв и баронов. Отсюда и погоняло у него такое – Царь.
Он, в числе старослужащих, приехал на грузовике вперед нас, и теперь единолично кайфует в джакузи. В бане, помимо обширной парной и разделенных ячейками душевых кабин, весь дальний от окна угол занимает огромная, выложенная кафелем лохань. Через воздуховоды кристальную толщу аквамарина насыщают мириады воздушных пузырьков, массирующих полностью погруженное в воду громоздкое тело. На поверхности торчит голова да в окружении кучерявой поросли ниже пупка колышется в такт дыханию студенистая масса царского члена.
Старослужащие сидели в парной, плескались под душем, попеременно релаксировали в булькающем бассейне. А мы просто мылись. Как замечательно, сбросив с себя пропотевшую одежду, подставить обнажённое тело колючим струям горячей воды. И кайфовать, под водяными потоками смывая с кожи заскорузлую грязь…
В джакузи, прямо на воздушную струю, раскорячив ноги, голой жопой присел Витька Хобот. В бурлящей воде с хлюпаньем и звоном заскакали волосатые яйца. Розовый дирижабль горбатого члена жизнерадостным дельфином запрыгал в волнах. Беснующийся гейзер из воды и воздуха мелкими пузырьками шаловливо щекотал его голую кожу. Витьке весело и приятно, он радостно гогочет, в экстазе закатывая глаза.
Сзади к Хоботу неслышно подошел сопровождающий нас сержант и мощной затрещиной опрокинул того в воду:
- Духам приказано в бассейн не лазить. Тебя что, приказы не ебут?
Отфыркивающийся Витька тряс головой и с надрывом кашлял.
- Ну что молчишь, родной? – ласковый сержант склонился над ним низко. – Меня уже в хрен не ставишь?
- Гхе, гхе, ставлю.… Ой!
- Меня! В хрен! – взревев проткнутым быком, он макнул несколько раз Хобота лицом в воду и долго там удерживал; потом построил нас, пихнув в строй полузахлебнувшегося залётчика.
А потом мы, благоухая банными ароматами и свежепостиранными портянками, одевались в предбаннике. К всеобщему неудовольствию окошки в женской бане позакрывали, а в незакрашенные полоски по верху фрамуг много ли увидишь?
На выходе нам скомандовали:
- Мухой понесли вшивники в машину.
Я, замешкавшись с одеванием сапог, вышел на улицу самым последним. Грузовик, окутав округу ароматами выхлопной гари, неспешно укатил в часть. Почти все молодые в сопровождении сержанта уехали на нем. А я, как последний лопух, оказался в окружении старых. Получив в душу дежурных пряников, встал в строй к черпакам – по определению дедушек – таким же тормозам голимым.
Организованной толпой – в колонне по двое – топаем домой, в казарму. Нами верховодят раздобревшие после бани дедушки. Разохотились до табачка на свежем воздухе, требуют на раз рожать бациллы, да ещё и с прицепом каждая. Не дашь – получишь в грызло. Я самый младший по сроку службы, но курева у меня нет, и за это постоянно получаю в душу. Старички же, суки хитрожопые, запалив сигаретку, другую – прицепную – суют за ухо, про запас. И дымят непрестанно, наслаждаясь жизнью.
Переваливаем через железку и тормозимся у приплатформенного рынка. И тут меня посетила идея. Озвучиваю её дедам:
- Хочу на рынке сигарет стрельнуть.
Проведя краткую диспозицию, старые меня отпускают, двое из них вместе со мной ныряют в торговые ряды, сразу зависнув у пивных ларьков.
По нормам довольствия каждому курильщику в день положено по десять сигарет. Для перекуров. Некурящим положено по семьсот грамм сахара в месяц. На чай. Куда при распределении уходит сахар, я не знаю, не получал ни разу, а сигареты – «Приму» без фильтра - выдавали. Но их никто, кроме духов, не брал. У старослужащих был популярен «ЛМ» в красных пачках, от курева без фильтра они воротили нос.
Начинаю снайперскую охоту. Народу вокруг немного, но мне удается достаточно быстро настрелять десятка полтора хороших сигарет с фильтром. Теперь имею на руках серьёзный капитал состоятельного бойца.
На обратном пути наткнулся на бахчевой развал. Внушительной горой громоздятся зелёно-полосатые шары земляных ягод, подле в рядок выстроились желтые торпеды дынь. Истомлённый зноем продавец топчется рядом. У него кепка-аэродром, а под ней добрый взгляд срущего сенбернара.
- Здравствуйте, - говорю, - уважаемый. Солдату фруктов пожрать не найдется?
Изучающе ощупав меня глазами и зацепившись за сине-жёлтый бланш на скуле, горец поцокал языком.
- Дыня нет, арбуз дам, - и выкатил из кучи тяжелый полосатый шарик размером с детскую голову. – Вон, ещё битый возьми, все равно выбрасывать.
От души поблагодарил щедрого человека - мог бы ведь просто послать. Ухватив в охапку большой треснувший арбуз, подцепил за хвост второй и торопливо пошлепал к своим. Тяжелая ноша оттягивает руки, жаркое солнце выжимает из организма пот, хочется быстрей дойти до места и сбросить груз нафиг.
Наши разместились в тени деревьев. Черпаки кучно облепили стволы, в расслабоне подпирая их спинами. Рядышком колобродят дедушки, с оглядкой распивая принесенное пиво. Арбузы встретили довольным гулом, и тут же по справедливости разделили добычу:
- Мелкий - ротному. Скажем, что задержались, пока его доставали.
Второй дедушки тут же раздербанили на ломти и стали с наслаждением есть.
- Эй, где молодой, который арбуз притаранил? - ищут меня старые.
Подхожу и получаю в руки увесистый кроваво-красный шмат:
- Рубай, заслужил.
Под завистливыми взглядами черпаков уплетаю вместе со старослужащими истекающую сладким соком спелую мякоть, что мне по сроку службы ещё не положено. И полностью проникаюсь данным моментом.
В части узнаем, что скоро у нас начнется подготовка к пожарному делу. Ежедневно мы будем проходить четырёхчасовую теорию, с закреплением полученных знаний на практике. А после завершения поедем службу нести по караулам. Караул – маленькая пожарная часть со своим командиром. Физически - гараж с пожарными машинами и жилыми помещениями сверху на огороженной территории. Самодостаточная автономная единица, снабжаемая из закромов части провизией и людьми. Половина личного состава караулов – контрактники. Или как они презрительно именуются у нас - наемники. Это срочники-годичники, подписавшие контракт на дальнейшее прохождение воинской службы в звании сержантов и старшин, или сверхсрочники, выбравшие жизнь в денежной Москве вместо возвращения в полуголодные уездные города и села. В перспективе у них – увольнение в запас с прапорщицкими погонами на плечах. Каждый, в тайных помыслах, хочет жениться на москвичке, с прицелом на ПМЖ в столице.
Я в КИП не годен, и учёба меня не ёбет. Объявили, что все «негодники» с залетчиками будут подыхать в нарядах до самого дембеля. Нам родными станут тумбочка, очкИ и полА. Ну и наряды по столовой мимо не пройдут. Вся пахота будет наша. Везет же нам, как повешенным, которые уже не утонут.
Прибывшие с бани обедали сегодня после курсантов. Салат витаминный – квашеная капуста с пошинкованными солёными огурчиками, – тёплая картофельно-гороховая каша да гороховый суп показались мне весьма съедобными. Соратники, почему-то, воротили от них нос, а я оторвался, набив живот под завязку.
А потом нас гоняли строевой. Дрючили по жаре на плавящемся асфальте плаца. Отбивали марш теперь по-другому, считали не на каждый шаг, как в первый день в карантине. Всё же мы не лопоухие карантинные запахи, теперь мы кое-что умеем. Летать, как духи, например.
Отражаясь от стен, раскатывается вокруг, улетая к небу:
- Раз, раз, раз-два-три! Раз, раз, раз-два-три…
Резкий, как выстрелы, счет заставляет непроизвольно печатать шаг, на подсознательном уровне оттачивая движения до автоматизма. Сверху жарит солнце, в желудках булькает обеденная барда, а тебе всё похер, сознание вырубается, тело воспринимает лишь зомбирующее однообразное:
- Раз, раз, раз-два-три! Раз, раз, раз-два-три…
Кристаллики соли выступают на пропотевших спинах, солнце выплавляет мозг из черепных коробок, горят в сапогах оттоптанные ноги, а внутренний мир, помимо твоей воли, сворачивается до размеров строевого ритма:
- Раз, раз, раз-два-три! Раз, раз, раз-два-три…
И так убиваем бездну времени до ужина, захватив самую жаркую пору дня и обильно оплывая потом. Самое обидное для меня в этом то, что и дня не проходил в чистом. Сменить же пропотевшее бельё можно будет лишь через неделю.
Удивительно, но и вечерняя еда была довольно недурна по вкусу. Особенно порадовал кисель: в меру жидок, и в нём даже чувствовалось присутствие сахара. Повара сегодня расстарались, спасибо им по самые бакенбарды.
Вечернее бдение духовное ознаменовалось поиском табачка. Старых, разморённых свежим воздухом под сытный ужин, пробило на банальный пых. И понеслось разом изо всех углов:
- Э-э, один! На раз бациллу!
Я-то ничего, шифруясь изо всех сил и умений, изредка попадал под требовательный зов, откупаясь от лосей настрелянными сигаретами. А мои однопризывники, не имевшие табачного капитала, стали получать в душу один за другим. И обращались ко мне со слёзной просьбой поделиться взаймы имеющимся богатством. Скрепя сердце, выделял им просимое из своего скромного запаса.
Выходя из гальюна, заметил, как тощий Макс, селянин тульский, в курилке тайком засмолил сигаретку, только что выпрошенную у меня для дедушек.
- Что же ты, - говорю, - творишь?
- А я не человек, что ли? Я курить хочу. А у тебя, если что, ещё есть, - не смутился пойманный с поличным.
Стоящий рядом призыв мой, во главе с Иваном, крупным, атлетически сложенным парнем, одобряюще поддержал:
- Ты что, падла, зажал табачок товарищу?
- А вы когда-нибудь меня сигареткой угощали?
- Так ты не куришь!
- А старикам в подгон?
- Нас это не ебёт!
Коротко и ясно. Наглядное подтверждение, что друзей среди них нет, есть лишь собутыльники да желающие на чужом горбу в рай въехать.
Помню, в детстве со мной подобное случилось. Скучал в хирургии после операции. В передаче мне принесли бутылку газированного «Байкала»: кто застал восьмидесятые, тот помнит, какое это было в те времена лакомство. И тут со всей палаты налетела разом стая новоявленных друзей, ранее даже и не смотревших в мою сторону. Они, со словами «я твой друг и товарищ», жадно тянули пустые чашки и стаканы. Как же другу не налить? Бутылка не резиновая, раздачу прекратил, оставив порцию себе. И, пока из тумбочки кружку выковыривал, какая-то сволочь мою долю выжрала. На вопрос: «А мне?» - так называемые «друзья» цинично развели руками.
- А на нет и суда нет! Нет у меня курева! – и сплеча разрубил гордиев узелок проблемы. – Баста! Ищите сами…
И прочь пошёл. А в спину угроза прилетела:
- Пиздуй, пиздуй, пока не раскулачили, куркулина хуев!
Полчаса личного времени, вечерняя поверка, и вот он, долгожданный отбой. Скидываю одёжу и ныряю в койку. Не успел улечься, как старые, сунув в руки кипятильник, подняли чайку для них согреть.
Процесс приготовления чая в условиях казармы происходит просто. В трехлитровую стеклянную банку наливается вода - в этих банках в столовку маринованные огурцы привозят - и кипятиться. Вся соль процесса в источнике тепла. В роте запрещены любые нагревательные приборы, и солдаты, проявляя армейскую смекалку, делают кипятильники из подручных средств. В ходу из лезвий безопасных бритв. К двум лезвиям прикручивается по проводу, а сами они обычными спичками дистанцируются друг от друга. Лезвия опускают в воду, оголённые провода втыкаются в розетку. Электроток, проходящий через воду между лезвий, быстро нагревает её до кипения. Так можно не только чаёк сготовить, но и яйца сварить. Или сгоношить отварную картошку. Главное воду при готовке не солить, иначе бахнет. Солёная вода – настоящий электролит со всеми вытекающими последствиями. И воду пальцем трогать при включенном кипятильнике нельзя – ёбом токнет. Мне попадались кипятильники, сделанные из кроватных сеток. Эти мощней, но хуже – от них вода имеет железистый привкус. Электрохимическая коррозия стальной сетки сильней, чем у нержавейки лезвий, а железо при этом переходит в воду.
Для чая в сушилке отыскались заныканные в схроне под потолком столовские пластиковые стаканчики. В одном из них давеча из хлеборезки носили масло - долго его тер с мылом, отмывая жир.
Перекинув через согнутую руку полотенце, на манер официанта в кабаке, в другую взяв кирпич устава, отнёс на нем, как на подносе, заказанное к дедам.
- Рюмку чая под солёный огурчик-с не желаете? – шутейно полотенцем обмахнул с табуретки несуществующие крошки и расставил на ней стаканы с чаем.
- Гы, прикольно, - лыбится ушастый и указывает на принесённое. – Пей.
В недоумении смотрю в его лицо, ожидая подвоха.
- Хули тормозишь? - не выдерживает сидящий рядышком Махно.
Старые с интересом ждут результата. Дуя на горячее, аккуратно чуть-чуть отхлебываю.
- Стакан поставил и съебнул! - рычит Махно, принюхиваясь к чаю.
У койки заметил, что форма моя криво лежит на табуретке. И не давая повода дедам лишний раз поиздеваться, стал её аккуратно складывать. Вдруг, к ужасу своему, обнаружил, что все настрелянные на рынке сигареты пропали. Сраль, лежащий рядом, божился, что никто к моей койке не подходил. Поспрашивал соседей – не хотят со мной разговаривать, злорадно хари воротят. А ведь, скорее всего, они и спёрли. Раскулачили, типа, и бойкот объявили. Суки!
Но не пойман – не вор. Ну и хер с вами, ублюдки хуевы.
Лежу, а на душе кошки скребут: старым завтра сигареты потребуются, к бабке не ходи. А где мне теперь взять?..
Шум засыпающей казармы убаюкивающим шелестом морского прибоя мерно накатывает в уши. Чистая простыня нежно ласкает отмытую кожу. Цепкие щупальца сна незаметно обволакивают сознание…
- Рота подъём, бля!
Тело под управлением спинного мозга вывалилось из койки и, на бегу подхватив одежду, ринулось вон из казармы. Спросонья грудью налетел на что-то стоящее у меня на пути, с треском втирая это во входную дверь.
- Стоять! – меня втянули обратно и бросили в неровный строй однопризывников.
С ужасом осознаю, что по стене размазал невысокого носатого дедушку. И не дедушку даже, вон у него дембельская подшива, прошитая двойным загзагом, выпирает из-под до ушей наведенной стойки воротника. Попал по-полной, блин. Жестокая расплата не заставила себя долго ждать. Помятый, гнусно ухмыльнувшись, с разбегу саданул по голени и от души зарядил под дых. Белый свет раскололся в доме Обломских: смешились кони, пушки, люди, а в душу пал Большой Пиздец. Мой внутренний мир свернулся до размеров пульсирующей огненной болью грудной клетки.
- Урод, - в сознание раскалённым болтом ввинчивается злобный клёкот, - за залёт ставлю тебя на пачку элэма.
- У меня нет курева, - еле сиплю сквозь боль, с содроганием глядя в мертвые глаза носатого.
- Меня не ебёт. На раз бациллу мне!
- Нет…
- Ты чё, постарел невъебенно?! Сейчас омоложу! – дембель обернулся к строю. – Слыхали? Я буду качать вас до тех пор, пока он не родит подгон.
Это называется воспитывать через коллектив. Чтобы сломать строптивого, не калеча и без залётов, применяется обходной манёвр. Начинают дрочить твоих сослуживцев, внушая им мысль, что страдают они из-за тебя. А потом уходят, предоставляя им самим разбираться с источником их бед и мучений. Вот тут-то и начинается жопа. Отбиваться от своих нельзя. Потому что, если бьёшь старослужащего, это махровая дедовщина с правдой на твоей стороне, а когда поднимешь руку на брата-однопризывника, то будет это трактоваться не в твою пользу. Если ты не скот и не животное, бить своих - самое поганое, что может с тобой приключиться: гнобить духу свой призыв по дедовщине западло. А побитые обязательно, как зачинщика бойни, сдадут тебя шакалам. Наказание ляжет на твою буйную голову, со всеми вытекающими, хоть божись потом, что не верблюд…
- Чё вылупились?! Упор лежа принять! - и мне. – А ты стой рядом и смотри, как страдают твои товарищи.
И под медленный счет пошла потеха:
- Раз… Два... Раз… Два... Полтора... Держать полтора…
Мне не до смеха, в глазах парней вижу свой приговор. Срываюсь, вбивая ноги в сапоги, и сыплюсь по лесенке вниз из казармы. Придется за забором сигареты искать.
Я в самоволки не ходил, но всё когда-то в первый раз бывает. Спасибо Ване, соседу моему лазаретовскому: в одно из ночных бдений поделился он самоходскими хитростями, поведал о тайных, не всем комендачам известных тропах. Воспользовавшись его советами, забор перемахнул со стороны кладбища, из царствия мёртвых через какие-то сараи выскочив на широченное шоссе.
В ларьки соваться бесполезно – денег нет: курево надо стрелять. В двенадцатом часу ночи улицы были пусты, лишь свет автомобильных фар прорезал темноту автострады. Голосовал долго, но у тех немногих, кто останавливался, искомого не находилось. Пыхтеть элэмом в красных пачках у наших куряк считалось высшим шиком, других недорогих сигарет с фильтром дедушки, почему-то, не признавали. А на гражданке его считали дешёвым хламом, и редко кто из автовладельцев его курил. Отчаявшись разжиться табачком на шоссе, побежал к недалекой Лосиноостровке.
На платформе мне повезло. Одинокий молодой мужик, узрев перед собой духа с подбитым глазом, сунул в руки едва начатую пачку. Немного с ним поболтал и, сердечно поблагодарив великодушного, рванул обратно в часть.
Ужравшиеся старые гудели ночь напролет. Вроде часа не прошло, как отлучился, а про меня уже забыли. Духов в отсутствие моё, для начала прокачав, заебли в подъем-отбой на время. И снова качали до изнеможения, за упадок сил с треском пробивая фанеру. Я пришёл, когда экзекуция закончилось, а молодежь отбили. Сигареты оказались старым нафиг не нужны, и я, став в одночасье Крёзом, по-тихому, не попадаясь на глаза гуляющим в каптёрке старичкам, заполз в кровать. Проклиная меня, недовольно шипел сбоку Сраль. Забив на него и аккуратно спрятав табачок под подушку, чтобы не спиздили, и добровольно отдался в лапы Морфея.
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

Наряд
Куда ты духа не целуй,
Везде у духа будет хрен.
Хуй вам, дембели-скоты!
Нам ваш дембель – до пизды!

Армия, как лакмусовая бумажка, ярко выявляет хорошие и низменные черты характера. И, в то же время, в солдатах всеми способами подавляется индивидуальность и собственное я. Во главе угла в армии стоит коллектив. От личного состава войсковой части добиваются безоговорочного исполнения приказов, соблюдения воинской дисциплины и распорядка дня. Обязательна спортивная подготовка. Производится обучение пользованию вверенным оружием и боевой техникой, с последующим применением полученных знаний на практике. Свобода передвижения ограничена местом дислокации войскового соединения или зоной производства работ.
Для военнослужащего по призыву казарма становится домом на два года. Туго в армии приходится тому, кто призвался солдатом на меньший срок. Вся грязь и говно первого года аккумулируется с самого начала службы. И горе тому, кто не сможет их пережить достойно!
Нас после развода загнали в бытовое помещение, учиться. Всем раздали тоненькие книжицы с какой-то фигней внутри. Молодой летёха рассказывает нам, как с завтрашнего дня будут проходить занятия по пожарному делу. Я, в числе других, негодных в КИП, буду гнить в нарядах, мне на летёху похер. Но не расслабляюсь, чтобы лишний раз не подставляться.
Впереди сидит Ананьев, уставившись в брошюру, шевелит губами, силясь вникнуть в текст. Морщит мозг, повторяет про себя прочитанное, пытается удержать в голове. Скрипят под короткой стрижкой закисшие шестерёнки персонального арифмометра, байт за байтом перегоняя в долговременное хранилище. От непосильного труда греются триоды ячеек памяти, увлажняя потом мощные надбровные дуги на узком лбу пещерного интеллектуала. От перегрузки мозг его потёк, переполнив разрядную сетку, и развалился на две равные семядоли. Ананьев ушёл в себя и в приятной истоме со стуком уронил голову на стол. Пушечный удар, срезонировав в сонной тишине учебки, подбросил меня на стуле. Летёха, упустив от неожиданности брошюру на пол, со злорадной ухмылкой записал на бумажке фамилию задремавшего:
- За сон на занятиях – два наряда вне очереди!
- Есть два наряда, - со вздохом пробормотал не совсем проснувшийся Ананьев, пытаясь продрать слипающиеся глаза.
А мозгоёбка шла своим чередом дальше…
Отобедали рыбкиным супом и кашей витаминной. Каша витаминная – верх армейского кулинарного искусства. В котел засыпается горох, очищенный картофель и капуста. И в процессе таинства приготовления содержимое котла разваривается до состояния пюре. Если выковырять капустные лохмы с кочерыжками, то получается весьма съедобное варево.
Послеобеденный отдых старые превратили в ПХД. Согласно уставу, ПХД это парково-хозяйственный день, проводимый в специально отведенный день. А не как говорят дедушки – плановый хозяйственный в свободное от службы время. Я давно уже понял на своей шкуре, что дедам доверяй, но обязательно их проверяй.
По распорядку дня ПХД в нашей роте проводится в субботу. Считай, что каждая суббота – коту под хвост. По воскресениям у нас спортивные состязания и прочие праздники здоровья. Хорошо тем, кто на выходных в увале. А нам, духам, безвылазно торчащим в части, отдыхать некогда.
Воистину, в армии все подводится к тому, чтобы солдат ни делал, лишь бы заебался. А у заёбанного солдата, по бытующему в офицерской среде мнению, не остается сил ни на неуставные дела, ни на неустанные мысли. Что и надо нашим командирам. Летают, правда, только молодые, старые всегда находят способ сачкануть. В основном за наш, духовской, счет…
Я от уборки откосил: меня и залетевшего со сном Ананьева отвели в бытовку готовиться к наряду, усадив зубрить обязанности дневального по роте. Завтра у молодого пополнения первые практические занятия по пожарному делу, а мы с Серегой первыми из нашего призыва удостоились чести стоять на тумбочке. Блин, опять мне не повезло. Все таки в боевых ротах годность в КИП многое значит.
Внимательно вчитываюсь в печатные строчки устава внутренней службы, а в голову распирают потусторонние мысли, мешающие усвоению прочитанного. Буквы на страницах пляшут, кривляются и показывают фиги. Мозг неодолимо погружается в нереальное бытие заказарменного мира, полный желудок настойчиво уносит сознание в царство Морфея. Рассудочная деятельность тормозится с затихающим жужжанием останавливающегося гироскопа. Сладко тоскливая пелена накрывает сопротивляющийся сонным чарам тело, унося его в глубины Космоса…
Бах! От резкого грохота подскакиваю, чуть не свалившись с табуретки. Рядом Серега ошалело вертит головой, потирая наливающуюся синевой шишку на лбу: заснул и мозгом стукнулся об стол. Да я и сам был недалеко от этого: влажная духота закрытого помещения так располагает к расслабляющей дрёме. Снова утыкаюсь в ненавистную книжицу устава…
Большая муха неопределенного цвета надсадно жужжит под потолком, с грацией готовящегося отбомбиться бомбовоза выписывает кренделя вокруг светильников над нашими головами. На ум приходят сравнения с городскими голубями, которые, лихо закладывая виражи, прицельно мечут содержимое брюха на копошащиеся под ними людские цели. Муха, если опростается, большого вреда прическе не нанесёт. Хорошо ещё, что коровы по казарме не летают…
Басовитое гудение, похожее на вой запускающегося вентилятора аэродинамической трубы Автополигона НАМИ, нарастает из расположения. Там происходит что-то неуставное и поэтому весьма любопытное. Оставляю Серёгу, увлечённо мусолящегося устав, за столом, а сам, по-индейски бесшумно ступая с носка на пятку, крадусь к входной двери и осторожно заглядываю в роту…
Ё! Под потолком плавно покачиваясь на нисходящих потоках воздуха, прямо над моей койкой, трепеща радужным муаром крыльев, грациозно зависла летающая корова – склисс. Самка однако, вон какое вымя, полное молока, качается между раскоряченных ног. Неужто с космического корабля Селезневых, из-под надзора Алисы, сбежала она к нам в казарму, самостоятельно добравшись с тайной Третьей Планеты? Куда же у них там Зелёный смотрит? Небось опять с четвероруким геологом, Громозека который, шнапс из капитанских запасов жрёт!
А это что за херня? Откуда здесь еще один склисс взялся? Да ещё и самец к тому же. Бык, наверное. Толстая булава бычьего члена, становясь на боевой взвод, нацелилась прямиком в лоно ничего не подозревающей коровы, мирно порхающей под потолком. Та вдруг поднатужилась и отбомбилась тугой жидкой струёй прямиком в мою койку. Баня только вчера была, белье менять будут теперь через неделю. Блин, мне что, всё это время на обдристанном спать?! Пытаюсь прыгнуть, чтобы толчком вывести кровать из-под удара, но не успеваю. Возбуждённый самец в пике засадил сзади самке, на вираже, гулко стукнув хуем в лоб, сбил меня прямым попаданием. С грохотом рушусь на твердый линолеум пола и…
…просыпаюсь, уткнувшись черепом в стол. Рядом Серёга, испуганно на меня таращась, трёт набухающую над бровями шишку.
Уставное чтиво, написанное простым казённым языком, похожим на сухие строки милицейских протоколов, заучивалось несложно. Даже нами - замотанными службой солдатами, прибывающими в состоянии перманентной затуманенности сознания. Серега небрежно морщил мозг, собирая глубокие складки извилин на покрытом испариной лбу, шевелил губами, повторяя про себя запоминаемый текст. Мне было проще: всего-то две странички надо зазубрить; в студенчестве бывало хуже - за ночь перед экзаменом учил с нуля непосещаемый предмет.
Махно, командир моего отделения, вместе с длинным угрюмым младшим сержантом – главой нашего будущего наряда, - с пристрастием проверили наш внешний вид. Мы не подкачали.
Тут же я закосил от тумбочки, сославшись на плохое зрение:
- Товарищ сержант, я на расстоянии ни лиц, ни погон не различаю.
Махно был прост, как кирзовый сапог:
- Меня не ебёт. Залетишь – урою. Всосал?
Коротко и ясно. Ну, моё дело предупредить, а ваше - доебаться.
С теорией у нас была проблема: ни Серёга, ни я не уразумели, кто же есть наши непосредственные командиры. При их появлении в казарме, по требованиям устава, мы должны подавать команду: «Рота, смирно!» А кто они – фиг знает. Сержант вылупился на нас, как распутная монашка на восставший член. Махнув рукой, типа, что с тупорылых духов взять, в непарламентских выражениях членораздельно нам разъяснил незнаемое. Всё оказалось просто. При появлении в казарме посторонних, нам требовалось просто вызвать дежурного по роте на выход. А «Рота смирно!» мы должны громко орать нашему ротному и каждому вошедшему в казарму от майора и старше.
Я первым стою на тумбочке. Стою не на ней, конечно, а рядом. Ремень затянут, молодецкая грудь колесом, на боку армейский секир-булат в ножнах. Проходящие мимо старички украдкой, а некоторые не таясь, с удовольствием бьют в душу, как стукач в полковой барабан на разводе.
В роте послеобеденный сон-тренаж. Рядами койки стоят, блестит надраенный пол. Все из казармы куда-то подевались, рассосавшись по территории. Дежурный по роте в компании старых, забившись в дальний угол казармы, дружным храпом разгоняют вязкую полуденную тишину ...
С тоской гляжу на часы. Минутная стрелка, как столетний дед, незаметно для глаза на полшестого шевелит своим концом, а часовая, как пиявка, недвижимо присосалась к циферблату. Полтора часа осталось тумбочку сторожить до смены. Ноги затекли, желудок требует пищи, а время тянется, как якорная цепь, вручную выбираемая в канатный ящик.
На лестнице гремят командирские шаги, и в расположение вплывает нечто, в ореоле контрсвета бугрясь на голове фуражкой генеральских статей. Не вижу ни лица, ни погон. Кто это и что с ним делать – хер знает. Выбирая из двух зол меньшее, громогласно подаю команду:
- Рота, смирно! Дежурный по роте на выход!
В мертвой тишине казармы слышно, как звенит коечная сетка, и с приглушенным матом кто-то гулко валится на пол, грохоча кроватью.
Вошедший подходит ближе, и я с ужасом различаю на плечах, под необъятным аэродромом щегольской фуражки, по две маленькие звездочки на одном просвете. Залёт!
По взлетке, как стартуемый воздухом судовой дизель, дробно гремит кирзачами дежурный по роте и, подбегая с заранее поднятой к козырьку рукой, начинает рапортовать:
- Здравия желаю, товарищ… - и замолкает, в изумлении уставившись на погоны вошедшего.
- Товарищ лейтенант, вы к кому? – опомнившись, строго вопрошает дежурный, испепеляя меня многообещающим взглядом; душа моя обречено суется в сапоги, падая поближе к пяткам.
Выставив летёху вон, дежурный прямым ударом в отбитую грудину скрутил тело в тугой, пульсирующий болью узел.
- А с виду крепкий, - разочарованно тянет сержант и ударом локтя в согбенную спину сбивает меня с ног.
- Подъём, душара! – басят сверху и смачно суют сапогом в лицо, заставляя подняться.
Медленно, шарнир за шарниром, как коленчатый манипулятор мусоровоза, раскладываюсь вверх. Передо мною трое: дежурный по роте, Махно и ушастый, который очень любит гонять нас по лестнице без последнего.
- Залёт, военный! – Махно кивает на лоб ушастого, пересечённый свежей ссадиной. – Товарищ дедушка из-за тебя, сука, опасную рану получил.
- Я же предупреждал, что плохо вижу… - и получаю сапогом в голень.
Как учили меня отслужившие старшие двоюродные братья… Нафиг, нафиг эти советы! Тем более братья мои служили при Союзе – устарели их вводные давно и плесенью покрылись. У меня что, своей головы нет? Есть! Даже две – одна на плечах, вторая - ниже. Будем действовать собственными методами. В данном случае самое главное – делать как все и не высовываться. Шустрая вошка первой на ноготь попадает. Лезть в роте на рожон в начале службы, если ты не блатной и не шкаф здоровый, по духовским народным приметам - быть битым. Я это на шкуре своей испытал, мне хватит.
Выставив на фишку подменного, Махно с ушастым в умывальнике долго кулаками учили меня азам караульной службы, в наказание оставили без ужина, обязав бессменно на тумбочке стоять до отбоя…
Без пятнадцати минут отбой. Караулю тумбочку. Скоро меня сменят. В расположении гоношится ротная аристократия, проводя вечернюю перекличку. Со всеми атрибутами проверки содержимого карманов, равнения по кулаку и дежурного пробивания фанеры. Хорошо, что я не там и уходить с тумбочки мне, почему-то, совсем не хочется.
Вздрагиваю от резкого звонка телефонного аппарата, торопливо снимаю трубку.
- Дневальный второй роты рядовой…
- Дневальный, это, ты, что ль, сдал Гуязова? – лениво интересуется трубка.
- Я не сдавал, - а сам гадаю, кто же такой осведомлённый может быть?
- Сдал, сдал, - радуется трубка, - в кандее он. А ты, стукач, огребешь у меня по самые бакенбарды!
- Я не стукач - отвали, дебил! – и, не дослушав, бросаю трубку на рычаг.
Телефон трезвонит снова - отвечаю. Тот же голос от ярости звенит мембраной трубки:
- Дух тупорылый! Щас приду и тебе ебло сломаю…
- Пошёл на хрен! – отбиваюсь, а у самого в душе живот прилип к позвонкам со страху, сердце грохочет в рёбра, разгоняя по жилам жидкий пламень адреналина; попал, причем попал капитально по своей дурости: за эротический посыл точно убивать придут…
Лихорадочно ломаю мозг над тем, как выпутаться из этой ситуации с минимальным ущербом для здоровья. Чего там устав говорит по поводу нападения на должностное лицо при исполнении – ХЗ. Я дневальный - в карауле, при ножике – можно попробовать применить его для обороны. Вдруг отмашусь?
Долго жду обещанного мордобоя, но никто не приходит.
Отбой давно миновал, а про меня забыли. Я этому даже рад: в роте начинается вечерняя движуха, но меня не припашут, я тумбочку сторожу. Мою смену, свободную от дежурства, дежурный увёл на толчки. Дедушки гоняют духов на подъем-отбой по времени, кого-то заслали кипятить воду для чая. Из расположения слышно, как Юрка – тверской земеля – настраивает гитару, однообразно тренькая струнами. Опять будет он всю ночь напролет петь дедушкам песни Цоя, Высоцкого и блатной шансон. Играет на гитаре он виртуозно, берет немыслимые аккорды, переливчатыми переборами и слега глуховатым голосом собирает вокруг себя огромную толпу благодарных слушателей. Когда Юрка поет, духи могут спать спокойно. Весь бодрствующий старослужащий бомонд собирается вокруг него. При появлении бухлоносца песнопения перемещаются в каптерку, оставляя казарму до утра дремать в тишине и спокойствии. А Юрка на следующий день, как сонная муха, ползает с красными от недосыпа глазами, замыкая на массу в самых неподходящих местах. Его, заметив спящим, старые не бьют. Лишь будят дружеским пинком и гонят на фиг. И, что удивительно, не припахивают на пола вместе с нами.
Снова настойчиво звонит телефон. Поднимаю трубку:
- Дневальный второй роты…
- Вешайся! – рычит мебрана.
Без раздумий посылаю звонящего в пешее эротическое и бросаю трубку. После небольшой паузы телефон звонит снова – бодро повторяю посыл. Раза после пятого телефон утихает. Обреченно жду расплаты за длинный язык, но вместо разъяренных старичков в роту вломился посыльный из штаба:
- Какой мудак только что помдежа по части на хрен послал?!
Меня, сдернув с тумбочки, в туалете, свалив на пол, за залёт отпинали сапогами. Бить начали втроем – дежурный по роте, Махно и Вахмистров, а позже к ним присоединились ещё несколько экзекуторов. Я их не видел – сжавшись в позе имбриона и прикрыв локтями почки, извивался под ударами, максимально стараясь уберечь организм от повреждений. Избили основательно – все тело превратилось в сплошной саднящий комок. Хорошо еще, что лицо целым осталось…
Стою в гальюне перед дежурным по роте с оторванными пуговицами в одной руке, с драной зубной щеткой – в другой. Зубную щётку мне приказали использовать для уборки сортирного срача.
- Через час я прихожу и наблюдаю в толчках своё отражение, - дежурный, сверкнув сержантскими в неярком электрическом свете, поцокал подковками на выход.
Зубную щетку бросил на подоконник, пусть эти умники сами ей гальюны драют. Вынув из поломанной швабры ручку, соорудил толчковую грязебойку – не руками же дерьмо тереть. Отыскав хлорку, залил ею чугунные чаши. Пусть помокнет, пока рукомойники убираю.
За окошком утренний рассвет робко подсветил крыши окружающих домой. Засинело небо, померкли мерцающие глазки звёзд. В делах быстро пролетела ночь. Очки сияют первозданной белизной. Хлорка для уборки мест общего пользования это вещь! Водичкой разбавил, облил, дал время на реакцию и смыл прямо из сливного бачка всю ту мерзость, что оставляет в туалете рота после вечернего моциона. Пусть от вони глаза режет, зато не надо голыми руками кирпичом по чугунным лоханям возить, сдирая грязь вместе с эмалью.
Дежурный по роте не пришел через час с проверкой. Притащился он, когда утреннее солнце выкатилось на небосклон. Я за это время успел зашиться и постираться. Отполоскал хебешку от крови и хлорной вони. Высушил, отгладив её утюгом. Ушивать форму дедушки духам не разрешали, но я схитрил: закрытыми швами прихватил края карманов, чтобы не топорщились, да наполовину зашил проймы на спине, подогнал китель по фигуре. И чуть-чуть выше положенного загладил воротник: не стоечка, конечно, ещё, но и не духовская отложная кокетка. А в стандартную подворотничок, которую нам выдали на вещевом складе, изнутри сверху вставил жилку провода в изоляции, и аккуратно пришил его, чтобы получившийся валик прошел по кромке воротника.
Первым делом, как дежурный по роте меня увидел, до кителя докопался:
- Не понял, военный, чё за херня? Тебе по сроку службы форму ушивать не положено!
И пальцем за карман раз, а там складка. И подворотничок уставной пришит. А в чём подвох, он так и не допёр, и хотя мозг под шапкой чесал усилено. Окончилось всё тем, что меня снова тумбочку поставили сторожить.
В положенное время громогласно поднял роту, получив от сонных дедушек положенную порцию матерном брани и прилетевший в стену чей-то сапог. Духов с черпаками на зарядку выгнали. Потянулись потихоньку мимо на оправку просыпающиеся старые. И каждый тут же давай утреннюю сигаретку требовать, а у меня нет сигарет. А, если нет, на лося вставай. Лишь выглянувший на шум Махно грозным рыком прекратил расправу.
_________________
Дмитров 4х4

[УАЗтанк]

[Muxacb]

[УАЗтанк]

А, понял. Ваш ротный после залета с капитанским званием пролетел, оставшись старлеем. Кстати, фамилию его не подскажешь? А то я забыл. Он в писанине моей Кабановым обзывается.
Пискунова Васю застал? И Большого со Слоном?
_________________
Дмитров 4х4

[Muxacb]

[Дедушка]

ни тебе уольнения, ни самохода, жёсткий сука был...........
Мишань,он толи храмой, толи слепой был?

про Васю
Помню, как щас. А Вася, этокто-то из сержантов. Помоему это он от нас с Мамоном пиздянок получил. И сразу подобрел. А ведьбыл борзой.
_________________
Лицо, давшее взятку, освобождается от уголовной ответственности, если имело место вымогательство взятки со стороны должностного лица или если лицо добровольно сообщило органу, имеющему право возбудить уголовное дело, о даче взятки.

[УАЗтанк]

[УАЗтанк]

Прошла зарядка, отбегались поломои, попросыпались дремлющее старичьё. В окружающей суете незаметно наступило время завтрака: вся рота в едальне, я тут один стою, тумбочку сторожу – опустела казарма, лишь дежурный по роте и расслабленные дембеля остались в расположении. Им наряд принесет еду в армейском термосе. А мне жрать хочется – со вчерашнего обеда во рту маковой росинки не было.
В монотонной тишине пустой казармы глаза сами смыкаются, будто на веки навесили по снарядному ящику, сильно хочется спать. Клюю носом, ритмично раскачиваясь на постаменте, подобно маятнику метронома. Окружающее воспринимается вспышками, будто высвечиваемое стробоскопом. Сонное тепло мягко обволакивает сознание, затуманивая мозг.
Вдруг вижу, что кто-то посторонний вваливается во входную дверь, и на автопилоте громко подаю команду:
- Дежурный по роте на выход!
- Что же ты так своего командира встречаешь, - вошедший подходит, и я обреченно узнаю в нем ротного.
- Виноват, трщстанант, у меня плохое зрение, не увидел! – и, исправляя ошибку, ору в расположение. - Рота смирно! Дежурный по роте на выход!
С грохотом курьерского поезда на крест влетает дежурный по роте и, испепеляя меня ничего хорошего не обещающим взором, докладывает ротных дел. Ротный, благосклонно его выслушав, кивает в мою строну:
- Смени бойца и позови Зельницкого, - и мне, - Сменят - зайди в канцелярию.
И вот, стою перед ротным, тот уже в курсе моих проблем с плохим зрением. Рядом напряженно пыхтит Зельницкий – такая странная, оказывается, фамилия у Махно. Волнуется, гад, беспокоится, чтобы я не сдал вчерашние его художества с рукоприкладством. Пусть не боится - стучать это не мой метод. С ним и его присными буду бороться по другому.
- Вот скажи мне, Паша, - ротный внимательно посмотрел в глаза Зельницкому, - ты знал, что твой боец слеп, как крот?
Тот отрицательно мотает головой, а я не выдерживаю:
- Я ему это перед нарядом говорил.
Махно с рыком вздергивает головой, будто бык рогом перед красной тряпкой:
- Молчи, душара! – и ротному, - Трщнант, я правду говорю – не знал! Вы кому верите, духу чмошному или мне?
- Он на чмошника не похож – побрит, поглажен, - ротный оценивающе осмотрел меня с сапог до головного убора, и продолжил. - это, Паша, ТВОЙ боец и ты должен знать о СВОЕМ бойца все.
- Так точно! – Махно не перечит, перед ротным он тих и покладист, прямо подменили, что для меня необычно.
- Его больше в наряды по роте не ставить, - кивнул на меня ротный, - пусть за это ходит бессменно во все наряды по столовой. Слепому там самое место.
И кивком отпустил Зельницкого:
- Чайку горячего мне организуй.
Смахнув со стола бумаги в ящик, ротный выложил на него принесенный с собой пакет.
- Присядь к столу, - он указал на стоящий рядом стул, - ты, ведь, в институте учился? А, раз учился, то с этим быстро разберешься, - и придвигает ко мне содержимое пакета.
В руках держу школьный учебник и листок с заданием.
- Дочке, понимаешь, задали какую-то херню, а у меня нет времени с этим возиться, - ротный развел руками. – Садись здесь, сбоку. Карандаши в этом ящике, линейки вот лежат. К обеду всё должно быть готово.
Полдня в канцелярии пробыть это хорошо. Но не на голодный желудок – со вчерашнего обедя маковой росинки во рту не было. Надо это исправить:
- Товарищ старнант, я всю ночь стоял тумбочке и не успел позавтракать. Разрешите до столовой сбегать?
- Сиди, рисуй, - говорит ротный, - поесть тебе сейчас сюда принесут.
До конца дней своих запомню охуевшие глаза Махно, когда ротный заставил его собственноручно мне хлеба с маслом принести и чай. Многообещающий у него тогда взгляд был. Злобный, прямо так заживо распыляющий меня на молекулы.
_________________
Дмитров 4х4

[Zorg]

УАЗтанк-Зарегился специально,чтоб с тобой пообщаться.
Прочитал с большим интересом.Какой год службы?
Я тоже служил там срочную,но много раньше тебя...
Тогда еще у нас особисты были,дисбат и за Большие залеты-отправка дослуживать на БАМ(Байкало-Амурская магистраль зэков охранять-войска то ВВ,по крайней мере на погонах..)

[УАЗтанк]

Zorg, привет!
Призван в 1996-ом. ДМБ 97. 1 год отдал службе по призыву.
Дисбат у нас тоже был. При мне один через год дисбата возвратился дослуживать. И особисты были - секретный отдел. Секретка в просторечии.
Замполиты стали помощниками командиров рот по воспитательной части.
Казармы солдатские остались только в фасадной части здания. Над лазаретом никто при мне не жил. Над штабом курсанты завелись.
_________________
Дмитров 4х4

[Zorg]

Уазтанк.Я служил в олимпиаду 80. Перед Олимпиадой была Боольшая чистка рядов огнеборцев..Технику новую получили всю-Финскую и Шведов.
В то время ротные-майоры и выше..МАсва,мля-престиж...З\плата оЧень высокая была у них...
Губа в части была? Мой приятель строил-дембельский аккорд.До этого в Реутов возили.После его дембеля стенка выпала..Клуб в части функционировал?Фильмы классные крутили..Спортзал крутой был-сам Тадэуш Касьянов (Пираты 20 века)с группой спецов тренировался.
Комендантский взвод-латышы(не с кем в части не общались-их люто ненавидели)На всю часть 2 чурбана-майор начальник физподготовки-Орден Красной звезды имел и кладовщик на прод складе-рядовой хитрющий чебурек(его трясли и деды и офицерье по продуктам).Следующий призыв был-хохлы...
Всего в части службу несли порядка 3-х тыс.человек